пока на берегу бушевала битва, крики раненых заглушали тяжелое дыхание мужчин и лязг оружия, морской бриз разносил запахи соли, крови и пота, рыбацкие лодки крутились вокруг пиратского корабля, как мухи вокруг падали. Кван снова почувствовал жар на своей голой груди, царапающие песчинки под веками, жжение слез на щеках. Он увидел снова себя, спустя годы, на том же пляже с другой женщиной, Ольбан, которая позже стала его женой. Заходящее солнце окрашивало волнистую поверхность океана и усыпанный водорослями пляж в пурпурный цвет. Ольбан улыбалась. Ее ясные глаза то и дело скрывались под светлыми волосами, которые развевал бриз. Контраст между охрой песка и молочной белизной ее кожи раздувал желание ее возлюбленного, как ветер угли. Ольбан, которая умерла, не успев подарить ему желанных детей, когда ей перерезал горло отвергнутый воздыхатель. Ольбан, которая не оставила места никому иному ни в его сердце, ни в его доме.

Он рыдал как ребенок во мраке своей комнаты. В навсегда иссякшем, как думалось ему, источнике пробудились чувства. Ожесточенный горем и возрастом, он закрылся от удивительного, от волшебных мгновений.

Сирена больше не пела. В ночную тишину убаюкивающе вплетались бриз с моря и уханье сов. Бард отер слезы, вернулся к клетке, увидел только валяющийся кляп и разорванные путы, лежащие на краю камня, подумал, что пленнице удалось сбежать; потом всплеск сообщил ему, что она всего лишь погрузилась в воду.

Над краем бассейна показалась голова русалки. Квану показалось, что он заметил, как в ее ярко-желтых глазах мелькнуло участие с оттенком иронии. В полуоткрытом рту поблескивали жемчужные зубы… Пряди, обрамляющие ее лицо, наполнил мягкий свет, подобный лунному.

— Хотел бы я знать секрет твоей песни, — вздохнул бард.

Хвост существа забил по поверхности воды и поднял высокие брызги, которые окатили Квану низ платья и ноги.

— Ты понимаешь что я говорю?

Она издала переливчатую руладу, глубокую и продолжительную, в которой прослушивалось что-то вроде подтверждения. Почти сразу в разум барда проскользнули мысли, немые слова, ему не принадлежащие:

«Я не понимаю вашего языка, я слышу ваши мысли, я чувствую ваши побуждения. Почему ты запер меня?»

Ошеломленный Кван не сразу признал, что она только что ответила ему. Он даже прикусил щеку изнутри, чтобы избавиться от стойкого ощущения сна.

— Мы боимся твоего пения, — ответил он. — Оно известно тем, что заколдовывает моряков. Толкает их на самоубийство.

Он почувствовал вспышку веселья — наверное, смех русалки.

«Песня — это отражение души. Того, от кого она исходит, и того, кто ее примет. Чистым душам нечего бояться».

— Открой мне секрет своей песни.

Новая вспышка веселья. Русалка погрузилась в бассейн.

«Секрета нет; это лишь гармония. Пульсация души».

Он когда-то находил эту гармонию, он испытывал это волнующее ощущение, когда воплощается единственно верная, неотъемлемая нота симфонии.

— У тебя есть имя?

Голова русалки снова показалась из воды.

«Маэрульин».

— Я Кван. Как прийти к гармонии?

«Перестань взывать к своей памяти: она не способна познать волшебство настоящего. Стремись не знать, а жить. Очисти свою душу, и гармония примет тебя».

Она отчаянно замахала руками и хвостом.

«Твоя вода меня постепенно убивает».

— Трудно поверить тому, кто выжил после удара кувалды Иножа!

«Отпусти меня. Мне так не хватает океана».

Кван задумался.

— Я предлагаю тебе сделку. Помоги мне найти гармонию, чтобы я мог спеть через два дня, и я освобожу тебя.

Хвост существа захлестал по воде.

«Сначала освободи меня».

— Чтобы ты сбежала?

Свет в глазах пленницы затуманился тенью обреченности.

«Откройся, прогони свои страхи».

Она выбралась из воды, поползла в его сторону, пересекла пространство от бассейна до решетки клетки, оставив мокрый след на камнях, и обвила нескончаемыми пальцами прутья.

Она пела до рассвета. Кван слушал ее сначала не шелохнувшись, потом, сгорая во всепожирающем огне, устроился за конторкой и как одержимый, забыв себя, слагал свою оду. Из-под его пера рвались слова необычайной силы и точности. Он исчертил ими несколько пергаментов без малейших колебаний и без единой помарки. С каждым стихом приходила музыка. Записывая, он мурлыкал под нос мелодию под сопровождение скрипа пера по дубленой коже.

Ранним утром, окончив свою оду, он не почувствовал усталости. Он настроил свою лютню на минорный лад, соответствующий тональности текста, прежде чем отправиться навестить русалку. Она тоже не спала; ей, вероятно, не требовался сон.

«Вода нас восстанавливает. Но та, что у тебя в бассейне, крадет всю мою энергию. Исполни свое обещание, как я выполнила свое: отпусти меня».

Он покачал головой:

— Клетка слишком тяжела для меня одного. Если я сейчас обращусь к людям в поселке, они испугаются тебя. Нужно дождаться завтрашнего вечера: после того, как я спою, их души очистятся от всякого страха.

«К завтрашнему вечеру я буду мертва, как вода в твоем пруду».

— Не думаю: по виду ты в отличной форме. Я могу принести тебе рыбы, если ты голодна.

«Я могу очень долго обходиться без еды, но только не без океана: он для меня так же необходим, как для тебя воздух«».

— Завтра вечером, я тебе обещаю.

Он вернулся в свой дом и, успев проголодаться, приготовил себе плотный завтрак.

* * *

Наступала ночь. По обеим сторонам от полумесяца загорались первые звезды. Кван поднялся на Скалу Вестников, которая возвышалась над пляжем. Собравшаяся на песке толпа молча ждала. Даже дети не возились и не кричали, проникнувшись серьезностью взрослых. В первом ряду стоял друид Юон, одетый в мантию одного цвета с его бородой, и двое его юных учеников.

Взгляд Квана обежал аудиторию. В отличие от прошлого раза, он ясно различал все лица, и за лицами вставали имена. Кое-кто из стоявших здесь женщин, соблазнившись престижностью его роли, в свое время напрашивался к нему в дом — ради нескольких часов негласных занятий любовью. Все они вновь смотрели ему прямо в глаза, давая понять, что не пожалели об этом. Мужья ничего не знали; никто из них не вникал в тайны своих супруг. Быть может, те женщины надеялись сменить собой Ольбан, но ни звездам, ни луне не дано затмить блеск солнца.

Он прошелся по струнам лютни, подстроил верха и откашлялся. Слова так и теснились у него на языке. Ему не пришлось тратить усилий, чтобы выучить их. Русалка Маэрульин сотворила чудо.

Он навестил ее перед тем, как спуститься на берег. Она лежала, вытянувшись на краю бассейна, и была еще жива — судя по регулярным шевелениям хвоста и рук. Ее кожа снова приобрела тусклый серый оттенок, чешуя перестала блестеть, нити вокруг головы снова