но при этом часы, навскидку не из дешевых, с руки не пропали. Такой старый хрыч больше пары тысяч в кошельке нипочем таскать не будет, ребенку ясно, а вот статуэтки на верхних полках, картины на стенах…

Интересно было бы загнать сюда оценщика, чутье подсказывало Зигунову, что антиквариата тут – еще пару-тройку таких квартир купить можно. Сейф под ванной, который опера обнаружили через три минуты пребывания в квартире, преступника, похоже, не заинтересовал вовсе. Да, грабитель из него дерьмовый, опер хмыкнул было, но сразу осекся. Зато убийца превосходный, хладнокровный, без раздумий и жалости.

Петр еще раз внимательно осмотрел тело пухлого паренька. Толстые губы, глаза навыкате, на лице застыло добродушно-удивленное выражение, которое не смогли изменить даже несколько ударов топора. Футболка с «Человеком-пауком» почернела от крови, в темной луже на полу запеклись разноцветные детальки конструктора.

Участковый рассказывал, что у Антоши Красовского было заболевание, что-то связанное с задержкой развития, он даже говорил невнятно и с трудом, вряд ли он представлял опасность. Но убийцу это не остановило.

– Товарищ майор, Петр Сергеич! С понятыми еще будете общаться?

В голосе опера с экзотической фамилией Республиканский, как всегда, звучала скрытая нота недовольства. В отделении ходили слухи, что его прадед носил совсем другую фамилию – Богов, но во время революции с такой силой уверовал в красную звезду и черный маузер, что быстро продвинулся по идеологической линии и стал известным на Кубани красным комиссаром. В честь него даже назвали улицу в родном городке, но судьба продемонстрировала свой ироничный оскал, и в девяностые, когда идеологическая линия дала резкий поворот, улицу Комиссара Республиканского переименовали обратно в Богоявленскую. За распространение подобных слухов можно было запросто попасть в список личных врагов Республиканского, хотя все работники отдела уже наверняка были в этом списке. Зигунов посмотрел на его тощую фигуру, вопросительно застывшую в дверях, и ясно представил его в черной комиссарской коже, с наганом и непримиримой ненавистью к врагам революции в глазах. Что-то в этом было…

– Товарищ полицейский, у нас бабушка с ребенком сидит, ей на вахту ехать пора…

Понятые, молодая тихая пара с верхнего этажа, робкими тенями маячили за спиной у опера, круглыми глазами оглядывая разгромленную комнату.

– Протокол подпишете – и сразу отпустим. – Петр потер ладонями лицо и встал на ноги. – Эээ… А куда делся Клименко?

– В детской, протокол дописывает. – Республиканский насупился. – Сказал, что от меня негативная энергетика…

– Константин, – Зигунов серьезно посмотрел на подчиненного, – ну если это официальное мнение комитетских – значит, так оно и есть, не нужно спорить, лучше с энергетикой разберись, на йогу запишись, что ли, на аюрведу там… Ладно-ладно, шучу, не кипятись ты! Скажи лучше, что тебе эти хипстеры интересного рассказали.

Опер недоверчиво глянул исподлобья и принялся шуршать протоколом объяснения, разложенном на кухонном столе.

– Да ничего нового, по сути, к тому, что участковый сказал. Красовского ругают, говорят, задолбал весь подъезд. Постоянные склоки, жалобы, угрозы. Жаловался на шум постоянно. А один раз пришел к ним и сказал, что, если шум не прекратится, приедут ребята и сделают так, что их мальчику будет больше нечем топать. Нормальный аргумент, да? Зато внук его, видимо, был добрый малый. Раньше всегда помогал им коляску поднимать по ступенькам, играл с малышней на площадке, пока дед ему не запретил.

– Почему запретил, что-то случилось? – оживился Зигунов.

– Да. – Республиканский хмыкнул и принялся аккуратно складывать листы обратно в папку. – Случилось. Пацан забрал из дома набор статуэток фарфоровых – типа балерины маленькие такие, там на верхней полке в комнате стоят, видели? – Петр утвердительно кивнул, семь хорошеньких статуэток танцовщиц, раскрашенных в цвета Дега, сразу приметились его глазу, привыкшему искать прекрасное везде, где можно, в неприглядной ментовской реальности. – Ну так вот, – продолжал опер, – он этих «куколок» своим друзьям со двора раздавал! Красовский, говорят, просто в ярости был, когда эти фигурки обратно у детей отнимал, опять-таки угрожал расправой.

– Да, дедуля мастер был врагов себе наживать… Интересно, что заявление никто не… А, Чигаркин!

В прихожей послышались щелчок замка, возня и пыхтение, а через секунду на кухню ввалился отдувающийся оперативник.

– Поговорил я с дворником, – отдышавшись, начал он на немой вопрос старшего оперативника, – если можно так сказать. Ни хрена он не видел с десяти до полудня, кроме бутылки и стакана, как и последние три дня. Вообще народу дома в это время почти не было, все на работе, мамашки с детьми на прогулке. Красовский вообще вел замкнутый образ жизни, ни с кем не дружил и плотно не общался, кто он такой и чем занимается, в подъезде знали единицы. Внука его знали лучше, в основном благодаря детской площадке, говорят, хороший парень был, что тут скажешь… Ух, набегался я по этажам, никакого спортзала не надо…

Чигаркин пригладил седой ежик и принялся обмахиваться листами протокола, аккуратно сложенными на кухонном столе. Республиканский, глядя на это, едва слышно зашипел, но не сказал ничего. Злиться на толстяка-напарника было бесполезно, это он знал по опыту, в ответ он только примирительно улыбался и продолжал вносить вокруг себя тот постоянный маленький беспорядок, от которого у Республиканского начинал дергаться левый глаз и возникала непреодолимая тяга кого-нибудь пристрелить.

Чигаркин, давно разменяв пятый десяток, до сих пор сидел в капитанах. Начальство не любило его, то ли за какие-то диссидентские выходки в прошлом, то ли за чересчур мягкий характер, ходу ему не давали, а в последние годы все пытались отправить на пенсию из-за лишнего веса и вообще несоответствия нормативам. Зигунову как начальнику отдела по раскрытию убийств и других тяжких преступлений против личности – или «убойного отдела» – не раз приходилось защищать подчиненного перед высоким начальством, спасая от увольнения, и тут было за что бороться – как оперативник Чигаркин был просто бесценен.

Разговорить молчуна, войти в доверие, собрать информацию – тут ему не было равных. В разговоре с веселым толстяком-добряком многие теряли осторожность и болтали лишнего, а уж он ничего никогда не пропускал и не забывал. Ну и конечно, за столько лет оперативной работы он знал каждую собаку в городе и через своих информаторов мог узнать, что съел на завтрак и как сходил в туалет практически каждый его житель. Зигунов держался за этого оперативника как мог, но в прошлый раз в управлении ясно дали понять, что этот год для Чигаркина будет последним в органах.

– Больше всего информации удалось получить от пенсионера с нижнего этажа, который тела нашел. – Пожилой опер наконец отдышался и шлепнул бумаги обратно на стол. – Рассказывает,