На мгновение мне кажется, что мы проехали остановку, но Майлз сидит напротив меня, делая зарисовки, а за окном только поля и небо.

Я тянусь к спрятанной мочке моего шишковатого правого уха: детская успокаивающая привычка, от которой я пыталась избавиться. Вижу, что Майлз замечает это, по тому, как он ухмыляется, уставившись в свой блокнот, лежащий на коленях. Его пальцы водят по бумаге разноцветными карандашами, пока не появляется знакомое очертание надгробного камня нашей мамы с венками из радуги цветов.

Только это он и рисует в последнее время, одну и ту же картину, как и мой повторяющийся сон. Я гадаю, кто из нас остановится первым.

– Есть хочешь? – спрашиваю, разворачивая сэндвичи с арахисовым маслом, упакованные миссис Рейд, и передавая Майлзу полураздавленный сэндвич. Вагон теперь почти опустел. Мы едим молча, и, когда мне надоедает смотреть в окно, я достаю Шекспира.

Обложка плотная, в переплете бордового цвета. Я листаю страницы, размышляя, с чего бы начать. Под некоторыми строчками есть пометки ручкой, и мама написала что-то бессмысленное на полях, обвела такие слова, как «трава для духов», и написала «похоже, что это Вара»…

В пьесе «Двенадцатая ночь» пометок больше всего. Некоторые страницы загнуты, а чернила размазаны. Я снова пролистываю пьесу до конца, но в этот раз оставляю без внимания конверт. Задняя сторона обложки отделана бархатом, и кончики моих пальцев оставляют на ней следы, как на замерзшем стекле.

А потом я замечаю, что угол слегка надорван.

Бросаю взгляд на Майлза. Он поглощен рисованием ярко-желтого подсолнуха. Тогда тяну за нить обложки. Она подается, и я понимаю, что обложка пришита легкими стежками. Мое любопытство разгорается как пламя, и я ногтем распускаю стежки и смотрю за окно, чтобы не привлекать внимания Майлза. Когда обложка отходит достаточно, я прячу книгу в рюкзак, потом засовываю пальцы в отверстие.

Еще до того, как мои пальцы касаются стекла, я уже знаю: внутри что-то спрятано.

Я чуть расширяю отверстие, чтобы можно было двигать пальцами. Что бы ни было спрятано внутри, оно ощущается холодным и гладким.

Это бесцветный драгоценный камень, чистый, как вода, с капелькой слезы, подвешенной внутри, и оправленный в золото. Знакомый холодок из моего сна просачивается через кончики пальцев. Это кольцо мамы. Я никогда не видела, чтобы она снимала его с правой руки, и думала, что оно похоронено вместе с ней. Ее кольца были обычно испачканы грязью из сада, но это выглядит так, словно его тщательно почистили. Немного больно видеть его сейчас. Я хотела бы забрать его с собой, если бы мама предоставила мне выбор. Зачем бы она прятала его в книге и собиралась отправить какому-то незнакомцу по имени Стивен?

Надеваю кольцо с камнем на палец, но оно очень большое, поэтому держу его в ладони. Не прошло и полминуты, как Майлз заметил.

– Что это? – Он поднимает глаза от рисунка, хмурясь.

– Мамино кольцо. Она отдала его мне, – лгу и быстро расстегиваю цепочку, чтобы вместо маленькой подвески в виде сердечка повесить кольцо. Оно стучит о пуговицы платья.

– Следующая остановка ваша, – звучит резкий голос позади меня, так близко, что я подпрыгиваю. Дыхание проводника отдает запахом кофе, наполняя им воздух вокруг нас. Я не видела никаких признаков города с тех пор, как резко проснулась, а поля тянутся бесконечным полотном за окном, только иногда прерываясь фермой или сараем. Гарднер, где я выросла, – маленький городок, а здесь меня словно выкинули посреди океана. Океана выжженных солнцем золотых кукурузных стеблей.

– Финальное слово, – говорит Майлз, ставя ботинки на сиденье рядом со мной и закрывая блокнот, – давай.

Я играю застежкой пятнистой заколки. «Финальное слово» было маминой игрой, и я не уверена, что когда-либо захочу снова в нее играть. Каждый километр на этом поезде, каждая минута увозит меня все дальше от моей старой жизни. Жизни, которой я все еще хочу жить.

Незаметно ко мне приходит мысль, она звучит в голове маминым голосом: «Этот корабль уплыл, милая. Теперь тебе остается либо утонуть, либо сесть на другой».

Положит ли кто-нибудь цветы на ее могилу, пока нас не будет?

Хотя я не особо задумываюсь, ко мне внезапно приходит гениальная мысль.

– Мое финальное слово «палимпсест»[1], – говорю и с триумфом защелкиваю заколку.

Майлз откидывается назад на сиденье.

– Никогда не слышал такое слово. Ты его, скорее всего, придумала.

– Нет, не придумала. Ты знаешь выражение tabula rasa?

Он смотрит на меня непонимающе.

– Мы начинаем с чистого листа, но не оставили полностью наше прошлое.

Он жует щеку, словно пытается понять, верить ли мне.

– А твое какое? – спрашиваю сквозь шум тормозов поезда. Стеганое одеяло полей превращается в мощеные улицы центра маленького городка.

– Мое финальное слово – «покинутый», – говорит Майлз.

– Как драматично.

– Хорошо. Тогда пусть будет «авантюра». Красивый синомим для приключения.

– Хорошее слово, – признаю я. – Ты выиграл. – Это сильное финальное слово, особенно для восьмилетки – даже если бы я изначально не собиралась позволить ему выиграть. – Хватай сумку.

Брови Майлза изгибаются дугой, а потом его зеленые глаза прищуриваются.

– А что будешь делать, если я не сойду? – спрашивает он.

– Сойдешь, – говорю, поднимая его сумку вместе со своей, и притворяюсь, что они не такие тяжелые, как на самом деле.

– Никто бы не винил меня, знаешь ли, – говорит он, но двигается по проходу к дверям. – Моя мама только что умерла.

– Правильно, ведь я вообще не представляю, что это такое, – говорю и, когда Майлз останавливается на ступеньке поезда, подталкиваю его. Потом сама делаю глубокий вдох и ступаю на платформу.

Только два человека ждут в тени под навесом станции: женщина средних лет и, как мне кажется, ее сын. Помню миссис Клиффтон с похорон мамы. Она была единственным человеком не из Гарднера, поэтому выделялась среди расплывчатой вереницы скорбящих, которые приходили в тот день. Она держалась официально, когда взяла меня за руку.

– Матильда Клиффтон. Я была лучшей подругой твоей мамы с детства, – объяснила она, и я узнала ее имя.

– Мама всегда любила получать от вас письма, – сказала я ей и уже собиралась поздороваться с другим человеком, как неожиданно она меня обняла, словно не могла уйти, пока не сделает этого.

Я слышала, как она предлагала отцу помочь чем сможет. Думаю, она, вероятно, не предвидела, что я и Майлз сойдем здесь с поезда три недели спустя.