медсестры, которая проводила ему инъекцию. Душил. Применен электрошок. Сутки не приходил в сознание. Прошёл курс транквилизаторов».

Я была в ужасе. Тогда ещё, будучи наивной девочкой, я верила в то, что в людях может остаться хоть что-то святое, но методы купирования приступов разочаровывали меня в этом.

«Пациенты – тоже люди! Почему с ними обращаются, как с животными! Даже хуже!» – моему возмущению не было предела.

И все врачи, который когда-либо лечили его, писали, что он не подходит не под один диагноз. Вот только я ни разу не встретила сочетание в его истории «шизофренический делирий» или «онейроидный синдром».

Я достала свой блокнот, записала диагноз, примерное лечение, состояние пациента на данный момент и посмотрела на время. С момента посещения больного прошло 57 минут. Я обещала прийти через час. Я встала из-за стола, взяла блокнот, ручку и вышла из кабинета.

I try to slip away, you wanna make me stay

Don't try to hold me back 'cause I would break your neck

Don't try to make a light, don't even come inside

You won't like what you'll see, untangle you from me.2

Герман сидел на кресле-каталке возле окна и смотрел на улицу. Иван стоял рядом и о чем-то ему рассказывал. Я слегка прислушалась, едва открыв дверь.

«Не понравилась тебе эта девушка? – понимающе говорил санитар. – А мне кажется, что она очень добрая. По крайней мере не станет тебя кормить таблетками и колоть транквилизаторы. Может начнешь разговаривать, жить по-человечески…»

Я зашла внутрь. Пациента повернули ко мне. Я попросила Ваню помочь мне выкатить его на улицу, а затем оставить нас.

Через несколько минут мы вывезли его в сад. Санитар скрылся в холле больницы, а я, сев на лавочку напротив Германа, взяла его за руку и посмотрела в его глаза.

В них было что-то неземное: космос, млечный путь или сотни чужих вселенных. В них был весь мир и душа только одного человека. Он смотрел на меня более внимательно, чем я на него. На секунду мои мысли разлетелись, словно осколки и рассыпались по каменной дорожке, ведущей к крыльцу клиники. Я застыла и бездумно смотрела в его глаза. Он слегка дернул рукой, чтобы, как мне показалось, вернуть меня в сознание, я опомнилась и начала беседу с ним.

– Герман, ты давно уже находиться в этой клинике. Никто не знает, что с тобой происходит. Но я, кажется, догадалась.

Он вопросительно посмотрел на меня, недоверчиво прищурился, но потом откинулся на спинку кресла и продолжил наблюдать за моими эмоциями. Его рука по-прежнему была в моих. Казалось, он не замечал этого. Кто бы мог подумать тогда – во что это превратится?

– Тебе снятся сны? – спросила я и увидела, как его зрачки расширились. Я оказалась права.

Он повёл головой и снова принялся меня разглядывать.

– Что это за сны?

Он ехидно усмехнулся. Я не смогла понять того, о чем он думал.

– Кошмары? Мистика? – я пыталась выяснить, что же его беспокоит.

Он вырвал свою руку из моих, провёл указательным пальцем по своему колену и стукнул один раз по подлокотнику.

– Кошмары, – заключила я.

Он стукнул ещё два раза.

– И мистика?

Он заулыбался, но это было больше похоже на издевательство надо мной.

Он пристально рассматривал мотоцикл, изображённый на моей футболке, опустил взгляд на руки, согнутые в локтях и сложенные на коленях в замок, затем его внимание привлекли синие джинсы, после он спустился на ботинки и отвернулся от меня. Он изучил меня. Ему было этого достаточно, поскольку он сразу потерял интерес.

– Ты не хочешь со мной разговаривать? – сочувственно спросила я.

Он не поворачивался.

Тогда я думала, как бы завоевать его внимание. В голову приходили бредовые идеи – что-то вроде, сжечь сад, перевернуть скамью, пнуть санитара… Я не могла понять, что ему было нужно. Ему была необходима любовь. Кто бы мог подумать?!

– Что ж… – решила закончить разговор я, – нам пора возвращаться.

Я встала со скамьи, сделала шаг, чтобы зайти к нему за спину и, взявшись за ручки кресла, отвести его обратно в палату, но он схватил меня за запястье. Его пальцы сжали мою кожу. Мне не было больно, скорее страшно. Все, что я прочитала в его истории меня настораживало.

Он потянул меня к себе. Я попыталась высвободиться, но силы были неравны. Мне пришлось снова сесть на лавку перед ним и посмотреть в его глаза. Он внимательно наблюдал за моими движениями, словно изучал со всех сторон. Мы оба узнавали друг друга с нуля.

Герман на секунду отпустил меня, но через мгновение зажал в свою ладонь мою. Стало тепло и спокойно. Это был более дружеский жест, нежели агрессивный. Я свободно вдохнула. Он, кажется, это заметил и улыбнулся.

Вся эта игра эмоций, взглядов сильно утомляла меня. Было смешно, но в то же время невыносимо грустно. Он был в тюрьме. Целая вселенная была прикована к креслу-каталке ремнями. В нем таился весь мир, пусть даже и тот, который он сам придумал. И теперь я оказалась лицом к лицу с космосом. Вот, что значило для меня это знакомство.

Мне почему-то захотелось стать его самым лучшим и, наверное, единственным другом. Захотелось рассказать ему всё, что меня тревожило, что было важно для меня. Я внезапно поняла, что этот человек – прекрасный слушатель. Он никогда не выдаст твоих тайн, поскольку не сможет никому о них сказать. Я старалась прогнать прочь все эти мысли, но его внимательный взгляд заставлял меня снова принимать их в своё сознание.

Мне с ним стало вдруг беззаботно спокойно. Так мне не было уже давно. Лет с семи, когда я сидела с мамой на качелях, а она, обняв меня за плечи и, укутав пледом, рассказывала сказку.

Он следил за моими мыслями. Он читал их. Он, казалось, сам был их источником, но я не могла в это поверить, поскольку это было невозможно, как я думала тогда.

Теперь я вызвала у него интерес, но ни как равная ему, а как его жертва, которую он окутал паутиной, дурманом и ждёт, когда она в конец сойдёт с ума и займёт его место.

Возможно, что все это являлось лишь плодом моего воображения и изувеченной фантазии. Может быть, он так внимательно меня рассматривал лишь потому, что я сильно отличалась от привычного его окружения.

Я была девушкой двадцати двух лет. Белого халата на мне не было, напротив, контрастно с врачами