Павлу стало стыдно. Ведь у него есть дочь, о ней нужно заботиться – хотя бы по мере сил и возможностей. Она прямо сейчас нуждается в нем, и он ехал к ней, но забыл об этом. И чуть не оставил Машу полной сиротой... Разве так можно?

Он набрал полные легкие воздуха, на три-четыре секунды задержал дыхание, а потом резко выдохнул. Сознание немного прояснилось, посвежело. И даже промелькнула мысль, что на пьяную голову дальше ехать нельзя... Какое-то время Никифоров боролся с нежеланием выходить из машины, но проиграл самому себе и продолжил путь.

В конце концов он оказался на улице, где среди обычных домов стоял высокий коттедж под «минеральной шубой». Кирпичный забор, кованые ворота, закрытые полупрозрачным пластиком, у калитки кнопка звонка.

Ждать пришлось долго. Наконец, калитка открылась, и показалась Маша в теплом, плотно запахнутом халате. Светлые волосы стянуты на затылке, на лице косметическая маска из белого крема.

Эта маска и не понравилась Павлу: ему показалось, что под толстым слоем крема под глазом скрывается синяк.

– Он тебя бил?

Вопрос прозвучал настолько хлестко, что Маша невольно вздрогнула. Но именно поэтому, будто стыдясь своей слабости, она вдруг завелась.

– Нет! – с вызовом ответила она. И на еще больших оборотах грубо спросила: – Зачем ты приехал?

– С мужем твоим поговорить. Если его можно назвать мужем...

– Можно. И нужно. Потому что Слава – мой муж, понял?

– Да вот, все пробую понять...

– Что ты можешь понять? Тебе все равно, в каких условиях жить! А я хочу жить, как человек. И Слава мне позволяет так жить...

– А любовь?.. Или если бьет, значит, любит?

– Не бьет... И любит...

– Вот я и хочу узнать, как он тебя любит. Пусти, мне к нему надо.

– Не пущу!

Павел хотел пройти во двор, но дочь загородила проход. Руками уперлась в кирпичные столбы, чтобы удержать отца.

– Не трогай его! Не смей!.. Я сейчас кричать буду! – истошным голосом предупредила она.

Свет уличного фонаря падал на ее лицо, но как ни присматривался Никифоров, так и не смог разглядеть припухлостей вокруг глаз. Может, и не было синяка. Может, Слава всего лишь нос Маше разбил... За такое «всего» наказывать надо жестоко, но дочь твердо стояла на своем. Не пущу, и точка.

– Ты уже кричишь, – Павел озадаченно почесал щеку.

Против дочери силу он применить не мог. Такую возможность он исключил еще давно, с самого ее рождения...

– Буду кричать еще громче!

– Может, Слава твой сам ко мне выйдет? – спросил Павел. – Или он боится?

– А может, и боится. Ты же мент! От тебя всего можно ждать!

Опомнившись, Маша сконфуженно прикрыла рот ладошкой, но воинственный блеск из ее глаз не исчез. Она хоть и дрогнула, но оборонительные позиции сдавать не собиралась.

– Это кто тебе такое сказал, он или ты сама придумала?

– Какая разница?

– Значит, он.

– Может, и он. Только он тебя не боится! – язвительно сощурилась Маша. – А знаешь, почему? Потому что ты ни на что не способен! Ты нашел тех подонков, которые маму убили? Нет! Потому что не можешь их найти!..

Это был удар ниже пояса. Павел вздрогнул, беспомощно сгорбился. Увы, но ему нечем было ответить своей дочери.

– А может, ты не хочешь их искать? – продолжала она.

Он отвернулся, направился к машине и получил удар в спину.

– Я же знаю, ты никогда не любил маму!

Он еще ниже опустил голову, даже просел в коленях, как будто на плечи ему взвалили десятипудовую штангу. Под этой тяжесть и продолжил путь.

Маша опомнилась, когда он уже открыл дверцу, чтобы сесть в машину. Нагнала его, обняла, повисла у него на шее, мокрой щекой прижалась к его подбородку.

– Ну, прости! Ну, пожалуйста!.. Я же знаю, как ты страдаешь!

Она продолжала висеть у него на шее, но Никифоров, казалось, не чувствовал этой тяжести. Более того, он разогнулся так легко, будто с его плеч свалился полутонный груз.

Но камень в душе все же остался. Он, конечно же, простит дочь, уже простил, но ведь Лену этим не вернешь. И ее убийц не найдешь...

– Ты же знаешь, я не умею на тебя обижаться, – тепло, но с грустью улыбнулся он.

– Знаю... Помнишь, как я покрасила тебе ногти, когда ты спал? – той же улыбкой ответила она. – Ты чуть так на работу не ушел. Представляю, как бы на тебя там смотрели!

– Ничего страшного, все же знали, какая у меня проказница дочь, – пошутил он.

– Ну, не все... И совсем не проказница... Пап, я хочу туда, где я могла красить тебе ногти. Я хочу туда, где мы с мамой...

– Все, не надо больше, – мотнул он головой и сощурился, чтобы сдержать слезы.

– Не буду.

– Теперь у тебя своя семья. А Славе передай, что я сделаю ему очень больно, если он еще раз тебя обидит.

– Да нет, он больше не будет... Нашло на него просто. Приревновал. И вообще... Неприятности у него. С бизнесом. Потому и злой...

– А если неприятности дальше будут продолжаться? Он что, и дальше злиться будет?

– Да нет, он сказал, что сможет разобраться.

Маша пристально и с напряжением смотрела на отца. Она ждала, когда он спросит, в какие проблемы впутался ее гражданский муж. Но Павлу вовсе не хотелось вникать в них. Хотя он и понимал, что трудности, которые испытывал Слава, могут ударить и по ней.

– Ну, если пацан сказал, то пацан должен сделать, – пренебрежительно усмехнулся Павел и открыл дверцу машины. – Поеду я.

– Поедешь? – девушка озадаченно приставила ко лбу палец. – В таком виде?!. Ты же пьяный!

– Я осторожно.

– А если нет? Если человека собьешь? Знаешь, давай-ка к нам, у нас переночуешь!

– Сначала гонишь, потом к себе зовешь, – покачал головой Павел.

– А вот я такая... Давай, давай, загоняй машину во двор!

Никифоров сел за руль. Но к тому времени, как Маша открыла створку ворот, он уже катил по дороге прочь от ее дома.

Струи воды, распыляясь, создавали облака мелкой взвеси, в которых радужной дугой отражалось яркое летнее солнце... А ведь фонтан мог быть и мощней, выше, и мраморная чаша – шире и глубже.

Погода превосходная – яркое летнее солнце, легкий освежающий ветерок. Туч много – больших, серых и рыхлых, но все они в душе; плывут, рваными краями цепляя за нервы.

Эдуард Лихопасов угрюмым взглядом осмотрел двор своего дома. Брусчатка, английские газоны, фонтан, клумбы, туи стройными рядами... Брусчатка обычная, а не гранитная, и газон плохонький: травка могла быть и ярче, и сочней. Клумбы маленькие, а ведь могли простираться метров на тридцать вправо. Могли, но не хватало участка, а чтобы прикупить соседский, не хватало денег. Все на дом ушло, на обстановку.