Мадамы завели обыкновение зимовать на курорте, спасаясь от гололеда и сосуль любимой Северной столицы. Раньше-то они в Бад-Вильдбад и Баден-Баден усвистывали, а теперь вынуждены ограничиваться просторами родной страны, но нисколько этим не огорчаются. И рассказывают о своей курортной жизни так увлекательно, что Ирка не выдержала и недавно свозила в Кавминводы все свое семейство. Нас с собой тоже звала, но мы отговорились тем, что любим бывать в Пятигорске в феврале, когда контраст между горячими природными ваннами и окрестными заснеженными горами наиболее впечатляет.

– Пяти литров грязи мне хватит, чтобы обмазаться с ног до головы раз сто, – прикинула я.

– Пять литров – это объем посудины, а грязи в ней почти семь кило! – подруга набила цену своему подарку.

– Три года мазаться, если хотя бы раз в неделю, – подсчитала я без восторга.

Тамбуканскую грязь, чтобы вы знали, очень трудно отмыть. А пачкает она все вокруг ого-го как!

– Понимаю, о чем ты, – нисколько не обидевшись, усмехнулась подруга. – Сама не хочу развозить грязь в своей чистой ванной. Именно поэтому я здесь!

– Чтобы развозить грязь в моей чистой ванной?!

– Без паники! Я нашла другое решение! – Ирка устремила выразительный взгляд за окно. – Какая сегодня погодка-то, а? Небо ясное, солнце яркое, максимальная температура воздуха по прогнозу будет плюс двадцать четыре! В пятнадцать часов, – она озабоченно посмотрела на свой наручный хронометр. – То есть через пятьдесят минут. Собирайся, а то пропустим самое тепло.

– Мы идем гулять? – не поняла я.

– Не гулять, а принимать процедуры! – подняла палец затейница. – Намажемся полезной грязью на пляже у реки, там в будний день в апреле пусто, нам никто не помешает.

– А мыться как?

– Вчерне – речной водичкой, она проточная, и ее много, а потом из баклажек ополоснемся, у меня в багажнике двадцать литров водопроводной воды, – похвасталась подруга. – Комнатной температуры, правда, но мы выставим ее на солнце, она и нагреется.

Сочтя, что все уже сказано и решено, она потопала в прихожую, на ходу напевая что-то собственного сочинения:

– Кто гуляет у реки…

– Это мы – грязевики, – мрачно подсказала я идеальную рифму.

Но возражать против смелого плана не рискнула, чтобы не подвергнуть опасности тотального загрязнения свою чистую ванную комнату.

Девочкой она даже любила свое имя. Зина, Зиночка – звучало тонко, звонко, задиристо, как свист шпаги, а про отважных мушкетеров она читала взахлеб. И была очень разочарована, когда д’Артаньяна в кино сыграл Боярский, совсем не похожий на бравого гасконца из ее девичьих грез.

Сама она, впрочем, тоже не походила ни на Миледи, ни на Констанцию. Разве что на простушку Кэтти, хотя и та была поизящнее.

Зине не то чтобы не повезло с внешностью – девушка она была видная, многим мужчинам нравилась, вот только в пару ей подходил не каждый. Вертлявый задохлик д’Артаньян-Боярский рядом с ней смотрелся бы комично. Зина-то и повыше была, и покрепче, с широкой костью – крестьянской породы, горделиво говорил ее батя. Тот искренне полагал эталоном женской красоты дородную бабу, способную на скаку остановить коня, а лучше двух.

С конями Зина и вправду имела дело: девчонкой вместе с другими деревенскими детьми ходила в ночное, пасла колхозных лошадей – зарабатывала копеечку. Прочих многочисленных сельских работ тоже никогда не чуралась, отчего становилась только крепче. Когда после школы поехала в город поступать в ВУЗ, сразу же привлекла внимание тренера институтской спортивной команды. Толкала ядро! Даже несколько медалей на соревнованиях получила. Но студенческие годы вспоминать не любила, потому что именно тогда совершила свою первую большую ошибку.

Та звалась Егором и имела вид здорового плечистого парня, похожего на рыжего бычка. Зина и сама не поняла, любовь у них была или так, мимолетная симпатия, – Егор исчез внезапно и навсегда, а она осталась с незаконнорожденным сыном на руках. Чуть не вылетела из института: пришлось взять академ и на год вернуться к бате с мамкой в деревню.

Но Зина всегда была упорной и изо всех сил толкала свою жизнь вперед, как то ядро. Едва малыш Егорка перешел с мамкиного грудного молока на бабкины каши и щи, она вернулась в институт доучиваться. Сумела устроиться в общежитие для аспирантов, а там познакомилась с Геной – своей второй большой ошибкой.

Гена был и хорош, и пригож: высокий, красивый, умный – писал кандидатскую. Зина взяла его в оборот и остановила, как того коня на скаку: вообще-то сначала Гена ухаживал за ее соседкой по комнате. Той пришлось подвинуться – законной супругой подающего надежды ученого-физика стала Зина.

Надежды физик не оправдал. Нобелевку не получил, академиком не сделался и даже за границу уехать не сподобился, хотя в период развала СССР многие его коллеги благополучно утекли кто в Америку, кто в Канаду, где неплохо устроились. И муж из Гены получился так себе – не самый верный. А вот отец он был неплохой, но только не для маленького Егорки – того Гена не принял. Ему Зина своих деток аж трех родила, пришлось Егорке расти с дедом и бабкой. А старики попивали, внук постепенно тоже к этому делу пристрастился, по пьяному делу обнес с дружками какой-то киоск, получил срок. Вышел – не мог найти нормальную работу, горевал и выпивал… Чуть за тридцать парню было, когда он в петлю полез.

Зина вину свою не сразу в полной мере ощутила. Говорила себе: не уследила, да, а как могла, когда он там, в деревне, а она тут, с мужем и еще тремя детьми? Хотя их с Геной старший к тому времени уже уехал из дома, женился и жил сам по себе, внимания и помощи не просил. Да и второй сын в родительской заботе не нуждался: еще на первом курсе института отселился, начал свой бизнес и благополучно справлялся со своими делами. Одна только младшая, доченька-принцесса, оставалась с родителями, и вот она-то, что называется, давала стране угля. Причем в таком количестве, что мама с папой только и успевали разгребать завалы проблем. Когда Зине было о Егоре печься?

Но годы шли. Гена от жены ушел, дочь-принцесса потянулась за папой, который ее вечно баловал, и Зина осталась одна. Поначалу ей это даже нравилось: в доме тишина, покой, ни о ком не надо заботиться – красота! А со временем сделалось неуютно. Особенно ночью, когда совсем тихо в доме, только ходики тикают, неумолимо время отсчитывают – тик-так, Зина, тик-так, скоро тебе в гроб ложиться!

Так на старости лет она и разлюбила не только тишину