Савва, и о Красной Шапочке, о которой Савва сочинял похабные истории — чисто для души. Это была Саввина отдушина — сочинение похабных сказок для детей старшего предпенсионного возраста. Сам он работал проституткой — только интеллектуальной — и находил своё ремесло настолько полезным и интересным, что возвёл его в ранг высокого искусства. Одинаково ярко и аргументировано он доказывал диаметрально противоположные утверждения. На любой вопрос имел несколько точек зрения — всё зависело от того, с кем он разговаривал или для кого писал. В физике это естественное поведение частиц, лежащих в основе материи, называют “эффектом наблюдателя”. При этом Савва никогда не кривил душой, ибо собственных убеждений у него никогда не было.

В мозгах, регулярно питаемых алкоголическими электролитами и усиленным деликатесным питанием, по аксонам и дендритам неслись и падали стремительным домкратом слабые электромагнитные импульсы, порою завиваясь в лженаучные торсионные вихри, а где-то и образовывали тихие заводи с омутами, в которых водились воображаемые, но от этого не менее реальные и пугающие черти.

"Кто я такой и что я тут делаю? — Савва остановился и осмотрелся. Сзади чернелся его Роллс-Ройс, впереди серелся переулок, перкатывающийся через Остоженку как Днепр через пороги. — За каким хером меня сюда принесло? Освежиться, что ли?". Савва полез за пазуху, достал плоскую фляжку и хлебнул коньячку. Это был Курвуазье вээска немноголетней выдержки, потому что с утра Савва любил что помягче. Ему захотелось шампанского. И ноги сами понесли назад, по переулку, мимо Роллс-Ройса, свернули налево, на Пречистенку, и понесли в ближайшую "Азбуку вкуса Дэйли", что в Чистом переулке у резиденции Святейшего. Там он достал из холодильника бутылку брюта, сброженного традиционным способом. Какая-то испанская кава, вполне себе кислющая дрянь, но ни Вдовы Клико, ни Мумма, ни Крюга в холодильнике не завалялось. Тут же, прямо у магазина, Савва хлопнул пробкой в Небеса, распугав ангелов-хранителей, и стал глохтать прямо из горла. Неприятностей он не боялся, он сам был неприятностью. В носоглотку ударили дробненькие и колюченькие пузырьки. Лао-цзы, невесть откуда взявшийся в саввиной голове, громко отрыгнул саввиным ртом: "Ой, бля, понеслось!" Савва почувствовал спазм, сблеванул, утёрся меховых рукавом и сказал Лао-цзы: "Отпустило. Отъебись." Но Лао-цзы не ушёл. Не по-даосски он поступил — вошёл в лимб, коварно передёргивая даосский же принцип "чтобы отпустить, надо сначала прихватить". И точно, Савву прихватило — у него скрутило живот, дико захотелось какать и свовокупляться одновременно. Член в штанах с некоторым энтузиазмом привстал — "Только тебя, сука, не хватало!"

Савва, подобрав длиннющие полы своего пальто, засеменил обратно в Лопухинский переулок к машине. Но у машины у него начал размыкаться самопроизвольно сфинктер, и Савва зажал задницу пальцем. "Мне пиздец!" — тихонько пожаловался сфинктер Савве, — “не удержу!” Ателье и кофейня в торце Пречистенки 13 были ещё закрыты или ещё не открыты, там облегчиться Савва не мог. Полетев вниз по переулку, он вломился в какой-то реставрируемый особняк, пробежался по пустым комнатам, расстегивая на ходу замысловатые свои портки. Скинутая по-царски шуба осталась висеть правом рукаве, потому что правая рука душила за горлышко бутылку шампанского. Не успев даже сесть на корточки, лишь нагнувшись, струей как из говномета саввино нутро обдало стены. Савва вздохнул, выдохнул, и обдал стены ещё раз, со стоном дикого облегчения: "Слава тебе, Господи!"

Член продолжал стоять, яйца распёрло до лопанья, так хотелось трахаться. Савва глотнул шампанского, поставил бутылку на пол и освобдившейся рукой передёрнул затвор. Оргазм был такой сильный, что струя семени добила до другой стены, и повисла на ней мутной каплей. Теплая волна кайфа так вдарила в голову, что комната поплыла перед глазами, закружилась и ударила плашмя сначала необосранной стенкой, потом перевернула потолок, а затем вывернулась наизнанку, вовлекая Савву в какой-то пространственный штопор, вместе с вулканирующей пеной бутылкой шампанского, за которую, как за точку опоры, норовил удержаться наш засранец.

* * *

Савва как будто лежал в кровати. Голый. Руки и ноги были привязаны к спинке кровати. На нём верхом сидела златокудрая синеглазая голая нимфетка в красном капоре. Девушка скакала на саввиной цюцюрке, туго перевязанной у основания, уже синей от застоя венозной крови. Нимфетка надевалась на член то эпилированной киской с игривой полосой золотистых волос, то вишнёвой попкой. Роскошные стоячие сиськи третьего размера колыхались в такт. Савва стонал, но не от удовольствия.

— Хватит уже меня драть, не могу больше.

— А я могу. И буду, буду тебя драть.

— У меня конец онемел!

— Твой хер мне по херу.

— Откуда ж такая ебливая?

— Такой меня создал мой Господь Бог. Ты!

— Я?

— Ты что, меня не узнал? Я Красная Шапочка, которую ты придумал. В меня поверили тысячи твоих читателей. Вот она я, лярва, ожившая верой тысяч людей.

— Ослабони. Не то отвалится.

— Ладно. Тогда буду тебя трахать в жопу. Кто писал, что Красная Шапочка считала, что если её когда-нибудь заебут до смерти, то она попадёт в сексуальный в рай? Где вечная ебля, оргазм каждые десять минут? Перерывы на обед из афородизиаков с двух до четырёх. “Вечно сквиртующая”, написал ты эпитафию на моей виртуальной могиле. Или не так?

Савва кивнул и заскулил. Красная Шапочка слезла с него, развязала узел, пососала и помяла онемевший журасик. Савва пытался разглядеть, что стало с драгоценным дружком, но мешало вздувшееся пузо. Он испытывал недоумение, растерянность и некоторый ужас, но не ужас-ужас. Силился вспомнить, как сюда попал. В его пятидесятилетней плюс-минус жизни немало накопилось случаев, когда он оказывался поутру неизвестно где и неизвестно с кем. В каких-то обителях или на каких-то пажитях с какими-то тётками. При этом не вспоминалось ничего. Порошки-дороги, абсент, текила и ром, смешанные с водкой и ликёрами, сигарами взатяжку, крошили память на фрагменты, а потом стирались и они. Единственное, что он знал наверняка: я не агрессивен, когда нажрусь, и в целом веду себя прилично, разве только норовлю присунуть каждой даме. Последнее, что он помнил на этот раз — опохмел у "Азбуки вкуса" и дикие позывы по-большому. Потом чужой дом, где обои в цветочек, потом ничего. Нет воспоминаний о прошлом. Только о будущем. Вспомнился Роллс-Ройс. Не расхерачил ли где-нибудь? Вроде сильно пьяным он никуда не ездил. Успокоился. Раз его трахает роскошная тёлка, а не мусора допрашивают в околотке, то всё ништяк. Накидался до беспамятства, слава Богу, не сдох в канаве, прочухался. Пока он думал эту мысль, какой-то скользкий и не очень толстый предмет втиснулся болезненно и гладко в прямую кишку, отчего опять