Я дошагал до метро «Фрунзенская», и картина города внезапно изменилась: сотни москвичей и приезжих шли по улицам и пересекали площадь, прогуливались, торопились, праздно глазели на витрины магазинов, толкались у газетных стендов. И тогда я увидел ее.

Я не отношусь к типу людей, что пристают к девушкам на улице. Поэтому я просто пошел за ней, боясь потерять ее в толпе. На что я надеялся? Что вот сейчас она обернется и… Что «и»? В ней было что-то, что делало даже самых эффектных девиц, сновавших вокруг, тусклыми и незаметными. Вот она остановилась у витрины — прямые плечи, светлые волосы, как-то неповторимо обрамлявшие загорелое лицо. Она резко обернулась, посмотрела мне прямо в лицо и… равнодушно пошла дальше. Безнадежность ситуации было очевидной. Я еще долго угадывал в толпе ее высокую, очень высокую прямую фигуру и тяжелую массу белокурых волос, мерно покачивающихся в такт походке. Вот она резко повернула и скрылась в дверях метро. Все.

Я пересек Комсомольский проспект и направился в кафе «Романтики» — выпил кофе. Аппетит у меня пропал начисто.

В спертой атмосфере прокуратуры чувствовалось нечто необычное. Я постоял перед дверью своего кабинета, замедленно ковыряя ключом в замке. В коридоре то и дело хлопали двери, а из кабинета криминалистики доносился непонятный шум. Я сел за стол и набрал номер Моисеева.

— Добрый день, это Турецкий. Вы мне можете сказать, что там у вас происходит?

— Я к вам бегу, Александр Борисович!

— Да нет, Семен Семеныч… — Но Моисеев уже положил трубку.

Прокурор-криминалист Семен Семенович Моисеев бочком протиснулся в приоткрытую дверь. Он был при полном параде — в форме советника юстиции, с многочисленными медалями на мундире. Лицо его выражало крайнюю степень смущения, смешанного с торжеством. И только обтрепанные манжеты чисто выстиранной рубашки выдавали в нем прежнего Моисеева.

— В чем дело — на ковер к генеральному вызвали?

— Не угадали, гражданин начальник…

— Значит, в поликлинику? Намерены под прикрытием этих игрушек проскочить без очереди?

— Саша, не заставляйте меня прибегнуть к оценочным словам…

— Валяйте, не стесняйтесь.

— Вы бездарный следователь.

— Признаю — я бездарен. Но все-таки в чем дело?

— А вот это, Александр Борисович, моя маленькая тайна… — Мне показалось, что Семен Семенович шамкает ртом меньше обычного. — Впрочем, я шучу, Саша. Вот вас вчера не было, а у нас, можно сказать, забавные новости. Пока вы с капитаном Грязновым занимались вашим борделем, к нам тоже прислали девочек… Нет, нет!! Не в этом смысле!! Практиканток — целых трех! И двух пареньков, — заговорщически подмигнул, — пошли!

У прилавка с выкладкой оружия стояла очень худенькая и очень красивая девчонка с раскосыми японскими глазами. Да что это сегодня — день необыкновенных красавиц?! Во всяком случае, становилось более понятным поведение Семена Семеновича.

— Ким! — Она протянула узенькую ладошку.

— Между прочим, Ким — это имя, — засуетился Моисеев, звякая медалями, — а полностью Ким Артемовна Лагина.

— А вы Турецкий, правда? — поигрывая глазками, спросила Ким.

Я идиотским образом поклонился в знак согласия и добавил.

— Или Саша, если вам будет угодно.

— Мне угодно, — улыбнулась ярким ртом Ким и стала опять рассматривать оружейную коллекцию, искоса на меня взглядывая.

— А куда же все подевались?

— Какой-то князь пригласил всех на совещание, а меня попросил здесь подежурить, пока вас не было.

— А кто этот князь? — такой длинный и тощий, да? Почему «князь»? Потому что чересчур интеллигентный, да?

Мы с Моисеевым рассмеялись — практикантка была права относительно Меркулова.

— Так что, Семен Семенович, какие у нас новости со взрывом в метро? — напустил я на себя серьезный вид, тем более что мне действительно не терпелось услышать новости, а задетое самолюбие не позволяло обратиться к Гречаннику. Пархоменко «придал» Моисеева в помощь Гречаннику — криминалист был знатоком всех видов оружия и взрывных устройств.

Мы с Моисеевым сели напротив друг друга за нерационально длинный стол, окруженные портретами знаменитых криминалистов. Моисеев извлек из кармана пухлую и предельно истрепанную записную книжку, испещренную одному ему понятными записями и чертежами, и начал свой рассказ, не замечая моих переглядываний с Ким.

— Этот самый Святов ранее судим за диверсию на железной дороге — взорвал заброшенный, вышедший из строя вагон. Никто не пострадал. Был признан невменяемым и посажен в Столбовую психбольницу тюремного типа, откуда благополучно сбежал год назад. 17 ноября 1984 года Святов подложил в окно собора в Армянском переулке, правда, недействующего, взрывчатку…

В кабинет ввалилась шумная компания с заместителем прокурора города Пархоменко во главе. Позади всех торчала голова Меркулова. И уже в следующую секунду я перестал что-либо слышать. Не то чтобы я оглох, а как будто слышал речь на незнакомом мне языке: среди вошедших была она, моя утренняя незнакомка. Пархоменко что-то говорил, остальные усаживались за стол. Я же чувствовал только сильную молотьбу в груди… Она посмотрела на меня без малейшего интереса, потом сдвинула темные брови…

— Александр Борисович, вы меня слышите? — до меня дошло, что Меркулов обращается ко мне, и, по-видимому, не в первый раз. — Леонид Васильевич распределил на сегодня обязанности наших практикантов, и я прошу Семена Семеновича, как руководителя производственной практики, проконтролировать их работу. Мы с Леонидом Васильевичем сегодня будем заседать в горкоме партии. Прошу в наше отсутствие соблюдать порядок. А то, вы меня извините, устроили какой-то день «открытых дверей»…

Начальство покинуло кабинет криминалистики, и Моисеев начал с самого начала излагать историю Святова. У меня же в голове как будто прокручивалась заевшая пластинка со словами Пархоменко: «Светлана Николаевна Белова… Светлана Николаевна Белова… Светлана»… Имен остальных практикантов я не помнил.

— …Вчера Шура, извините, Александра Ивановна Романова, начальник второго отдела МУРа «взяла» его вместе со всеми причиндалами: динамитом и прочим. Уже вечером Святов признался, что, обозлившись на весь мир, он подложил бомбу в вагон метро. — Моисеев помолчал и добавил: — Конечно, эту версию надо еще проверить…

— Если признался, что же проверять? Кто станет на себя наговаривать? — Это говорит она, негромко, как бы невзначай роняя слова.

— А как же презумпция невиновности, Лана? Тебе как студентке последнего курса это следует помнить всегда. Бремя доказывания вины лежит на органах правосудия.

Гречанник поигрывал бровью, произнося свои сентенции, и всем своим видом дает понять окружающим: «Это я так, для вида о презумпции, а вообще-то нас связывает нечто большее». Может быть, я это себе выдумываю, но во всяком случае они уже на «ты». И тогда я говорю, правда, чуть громче, чем мне бы хотелось: