с нарами на картонке надпись: «Большое спасибо хозяевам! Обсушился, обогрелся, переночевал. Попользовался сухими дровами. Извините! В зимовье дровишек занёс. Всего вам хорошего. Анатолий». Надпись с годами выцветала, теряла свою чёткость, но продолжала греть душу… Видать, хороший человек в трудный час нашёл приют в нашей избе и не забыл сказать слова благодарности.

А красота — она на улице. Особенно ночью, зимой. Выскочишь по малой нужде в валенках на босу ногу, в нижнем белье. Стоишь, продрогнешь, надо бы уже и в тепло возвращаться, но что-то держит. Не можешь оторваться от этой неземной красоты. И ночная заснеженная тайга — какая-то незнакомая, загадочная в голубом лунном свете, и необыкновенно яркие звёзды во всё небо, прямо над головой, и погружённые в дрёму вековые сосны, и верная стража их сна и покоя: суровые, литые листвяки — всё это чарует, манит и никак не отпускает.

Зимовьё стояло в сосновом бору, и когда-то здесь жили вздымщики, которые заготавливали живицу. От них нам бочки и достались. Вздымщики давно отсюда убрались, и даже дорога, по которой они уехали, сильно заросла и стала совсем непроезжей. Теперь хозяйничали здесь мы с Иваном. Охотился я с лайкой — крупным кобелём черной масти с белой грудью и таким же белым животом по кличке Чалдон. Чалдонка был верным, преданным псом. Дети дома катались на нём верхом, и что бы они ни вытворяли, он никогда не позволил себе выразить ни малейшего неудовольствия.

Уходя в тайгу, я брал отпуск. Так поступали все охотники, которые подписывали договор со зверпромхозом на промысел. Иван же в каждый отпуск ездил к матери на Орловщину, в деревню Поныри. Ночи зимой в тайге длинные, так что я всё знал и про Поныри, где шли во время войны страшные бои — не слабее, чем у Прохоровки (так утверждал Иван), и про всю его многочисленную родню. Как, впрочем, и он знал не меньше моего и о моей деревне, и о моих родственниках. В договоре на промысел Иван был вписан как напарник (по технике безопасности одного в тайгу не отпускали). Конечно, какую-то часть своего продолжительного северного отпуска Иван выкраивал на тайгу, но этого было мало и наступало время, когда он появлялся в зимовье только в выходные. Что ни говори, а были и свои плюсы в том, что охотничий участок находился в относительной близости от города.

Мой напарник привозил свежий хлеб — какой же он всё-таки вкусный, свежий хлеб! Сухари надоедают, а лепёшки стряпать я не хотел. Я Ивана ждал и даже ходил его встречать к Тулунскому тракту. Он приезжал обычно в пятницу к вечеру. Я забирал у него часть поклажи — и мы уже в сумерках отправлялись к зимовью. Идти по тайге даже в сумерках, но по протоптанному следу, который отчётливо темнеет на снегу, да ещё и вдвоём, делясь новостями, куда веселее, чем плестись одному. Мы это никогда с Иваном не обсуждали, но какие-то вещи понятны и без разговоров. Чалдонка встречал Ивана с неподобающим его возрасту и статусу щенячьим восторгом. Иногда мне казалось, что он напарника любит больше, чем меня, и я даже немного обижался на своего четвероногого друга. Но, как оказалось, зря.

В один из выходных я, как обычно, встретил Ивана и на другой день с утра ушёл на тракт и уехал в город помыться. В те времена водители лесовозов охотно брали на трассе попутчиков — всё веселее, да и знали — охотник из тайги выходит. А к охотнику всегда уважение. Расспрашивали, как сезон, делились новостями, услышанными от других охотников. Иногда, остановившись и открыв дверцу кабины, могли пошутить: «Что, смерти ищешь? Ну тогда садись». И в самом деле, в это время — вторая половина октября, ноябрь — трасса для тяжело гружённых лесовозов сложна и опасна.

Когда я уходил, то попросил Ивана отвлечь Чалдонку, чтобы тот за мной не увязался. Я ушёл незаметно для пса. Чалдон вёл себя спокойно, но наотрез отказался идти с Иваном охотиться. Он всё ждал меня у зимовья, а к вечеру, не дождавшись, побежал по моему следу на Тулунку. И так он бегал всю ночь. Об этом рассказал Иван, когда я вернулся из города. Правду сказать, мы оба были удивлены поведением собаки, ведь к Ивану пёс относился очень хорошо — мы это знали. Но ещё я знал, что Чалдонка был беззаветно предан своему хозяину и его близким. Он был трудяга, но с годами проявилась проблема. Мой верный помощник потерял интерес к белке — стал облаивать несколько штук в день и считал, что этого достаточно. Себе на перекус. С крупными кобелями восточносибирской лайки такое случается довольно часто.

Чалдон был зверовÓй собакой. Белка его уже мало интересовала. Его интересовал сохатый, изюбрь — вот тут его охотничья страсть проявлялась в полной мере. Как-то мы с ним сошли с привычного маршрута — ушли в противоположную от Тулунского тракта сторону, где раньше охотиться не приходилось. Прошли сосновые боры, прошли спелый осинник, впереди весело и дружно забелели стволами берёзки. Мы вышли в березняк, разбавленный мощными осинами и небольшими ёлочками. Где-то впереди залаял Чалдонка. Лай был еле слышен. Что-то прихватил, но далеко. Я отправился на поиски. Через какое-то время лай стал слышен отчётливо, и я понял: лает он не на белку. Всегда можно понять, на кого лает твоя собака. Иду на голос — и понимаю: лает на зверя. Зарядил пули. Никак, Чалдонка с медведем схватился. Дело было по чернотропу — и мишка ещё не лёг.

И в самом деле, когда я подошёл, мне показалось, что внизу, в лощинке Чалдон носится за медведем, а медведь — за ним. В общем, носятся друг за другом — и ор стоит сумасшедший. Яростный лай, фырканье, храп, какое-то бурчанье и фуканье, тяжёлый топот, треск кустов и непонятное мелькание среди этих кустов. В следующий момент я увидел, что мой пёс воюет с сохатым. Мощный рогатый красавец нападал на кобеля и пытался его затоптать, делал отчаянные попытки поднять на рога, при этом громко фыркал и что-то угрожающе бормотал.

Чалдон заходился в яростном лае, увёртывался и тут же налетал на обидчика, пытаясь его цапнуть. Он носился с лаем вокруг лося, и тому приходилось крутиться на одном месте, поворачиваясь постоянно головой к собаке. Когда лосю надоедала эта карусель, он бросался на пса. Чалдон, понимая, что дело нешуточное, со всех ног пускался наутёк. Лось нёсся вдогонку, круша всё на своём пути. Но, как только он останавливался, Чалдонка с яростным лаем набрасывался на врага и опять начиналась карусель. В общем, в лощине