как водится, выпили бесчисленное количество кружек пива, в память встречи Фауста с Мефистофелем. По дороге я в городах мы везде видели знамя фашистов -- белый круг на красном фоне со свастикой в центре. При въезде и выезде из городов нам встречались широкие полотнища, протянутые поперек дороги, на которых я разобрала слово "Jude" {}. Мы поняли, что это-- антисемитская пропаганда, но тогда не отнеслись к этому серьезно, по крайней мере -- я. Кроме того, я еще не настолько хорошо читала по-немецки, чтобы схватывать общий смысл фразы и, надо сознаться, я плохо понимала, что значит нацистская нетерпимость.  Мы остановились на ночевку в Нюренберге и, оставив за собой очень приятные и недорогие комнаты, вышли перекусить кое-чего и побродить по городу. Выходя из гостиницы, мы увидели, что посреди улицы собралась оживленно жестикулирующая толпа. Мы подошли ближе, чтобы узнать, в чем дело. Из вагона трамвая грубо вытаскивали и выталкивали молодую девушку. Мы увидели страдальческое, измученное лицо, цвета разбавленного абсента. На нее было страшно смотреть. Она была наголо обрита, и на груди у нее висел плакат. Мы шли за ней с минуту, глядя как толпа издевается над ней. Квентин и мой брат обратились с расспросами к окружающим. Из их ответов мы поняли, что это девушка-арийка, которая была в сожительстве с евреем. На плакате было написано: "Я жила с евреем". Я хотела итти за ней и дальше, но мои спутники были так возмущены этой сценой, что не пустили меня. Помню, Квентин, которого я считала ко всему притерпевшимся и отнюдь не чувствительным, был так потрясен, что решил напиться до бесчувствия. Так мы и сделали.  Осмотрев Иннсбрук, одно из самых красивых мест во всей Европе, где пейзаж великолепен, а люди ласковее и дружелюбнее, чем в других городах (и очень понятно: они -- не наци),-- мы двинулись дальше: в Вену и Зальцбург. Пробыв в Вене несколько дней, мы в один голос сказали, что никогда не видели города лучше этого. Зальцбург -- музыкальный город. Люди там движутся грациозно, думают и говорят так, словно их жизнь, благодаря музыке, стала полнее, приобрела новое значение.  Наконец мы покинули Австрию с ее очарованием и прелестью, с ее мягкой, свободной речью, и вернулись в Германию, только однажды увидев нацистское приветствие, и то уже у самой границы. Дико было возвращаться в Германию -- сразу исчезли с лица земли музыка и поэзия, которыми мы были так полны. Опять, подвигаясь на север по берегу Рейна, мы видели флаги со свастикой, марширующие отряды, коричневые рубашки -- бросалась в глаза военизация всего народа.  Когда мы вернулись в Берлин, отдохнув и освежившись, мы новыми глазами взглянули на все, что происходит вокруг, и начали сопоставлять Германию, которую мы видели проездом, с Пруссией, в которой нам довелось жить.    Моему отцу часто приходилось протестовать против грубого обращения с американцами, и он чувствовал себя в очень неловком положении. Он приходил к завтраку, расстроенный и встревоженный зверским поведением штурмовиков, которые избивали всех, не отдававших чести нацистскому знамени. Были страшные случаи, а евреев -- и немецких, и других -- нередко избивали насмерть за то, что они не заметили флага, или даже только за то, что они были похожи на евреев. Меня это, конечно, возмущало, но я все еще закрывала глаза на истинное положение вещей, очевидно потому, что плохо разбиралась в социальных, экономических и расовых вопросах. Я пыталась даже подыскать оправдание этим эксцессам, и отец, глядя на меня, хоть и снисходительно, но довольно холодно называл меня и в своей среде, и при посторонних "юной фашисткой". Это заставило меня временно занять оборонительную позицию, и я довольно долго горячо оправдывала поведение нацистов.  Однажды ко мне зашла моя знакомая американка, изучавшая социальные условия в Германии, и спросила, не хочу ли я побывать в концентрационном и трудовом лагерях. Я очень хотела видеть и то, и другое. Она немедленно это устроила. Как-то утром за мной заехали двое мужчин и моя приятельница, и мы направились в Arbeitsdienstlager {Трудовой лагерь (нем.).} в нескольких часах езды от Берлина Она сидела впереди с представителем министерства пропаганды, а я -- на заднем сиденье, вместе с молодым атташе министерства иностранных дел. Сидевший впереди вел оживленную беседу c моей приятельницей, а она переводила мне его слова: Он проявлял самый пламенный энтузиазм. Когда я сказала моему соседу, что вполне согласна с ним, тот поморщился и постарался умерить пропагандистское рвение своего спутника. Я с пренебрежением отнеслась к его усилиям разочаровать меня и была очень счастлива, что с нами едет и другой спутник, настроенный не так скептически.  Мы обошли несколько бараков, построенных на болоте, и нам показали спальни, библиотеку, комнату отдыха и столовую лагеря. Моя приятельница настойчиво расспрашивала всех, кого видела, и делала снимки. Комендант лагеря попросил нас попробовать пищу. Нам подали отвратительный обед, состоявший из тепловатой размазни и вареного чернослива, но даже и это не охладило меня. Мы долго ходили по лагерю, наблюдая, как люди копают канавы для осушки болот. Все казалось очень мило и в полном порядке, не было никакой муштры и военных учений, о которых мне рассказывали мои ядовитые друзья. Мне не терпелось доложить им об этом и сказать: "Ага, ну что я вам говорила?"  Мои летние белые туфли были вконец испорчены, я устала и, должна сознаться, порядком соскучилась. Я сказала, что мне пора ехать, что меня ждет неотложное дело. На обратном пути, за несколько миль от лагеря, моя приятельница заметила группу людей посреди поля в каких-то странных позах. Она заставила нас остановить машину и побежала туда со своей фотокамерой. Мне было видно, что эти люди делают военные упражнения, ложатся плашмя, потом вскакивают и бегут через поле. Они проделывали кроме того упражнения с винтовкой. Приятельница отвела меня незаметно в сторону и сказала: "Видите, чем они занимаются на самом деле? Администрацию лагеря, где мы только что были, предупредили о нашем приезде, так что мы ничего не видели, кроме самой невинной созидательной деятельности. А на этих мы наткнулись случайно, и вы видите разницу!" Я отмахнулась от такой оценки вещей и подумала: она, конечно, враг Германии и ищет самого худшего. Но на одну минуту и я остановилась в изумлении, заметив странное, недовольное выражение лица у представителя министерства пропаганды.  Посещение концентрационного лагеря так и не состоялось, а к тому времени, когда мне легко было бы этого добиться, то есть после того, как я