наконец-то пришел, то вызвал ментов, собрал вещи и свалил. Меня забрали в детский дом потому что ни бабушкам, ни еще каким-то родственникам я нахер был не нужен.

Поэтому я не верю в любовь и какие-то чувства между чужими людьми. Потому что если родным наплевать, то чужим тем более.

Овсянка сегодня какая-то дерьмовая, выбрасываю вместе с тарелкой и иду одеваться. У меня работа через полтора часа, но я иногда хожу до зала пешком, увеличивая недолгий путь всеми способами. Утренняя прогулка всегда помогает отключиться от ненужных мыслей и настроиться на работу.

Закидываю в сумку форму, бутылку с водой и до блевоты надоевшую уже гречку в контейнере. В баре нашего зала нихера кроме протеина не купишь, а жрать-то хочется. Поэтому приходится таскать с собой и в получасовой перерыв между клиентами раз в день обедать.

Хватаю сумку, наушники, запрыгиваю в кроссовки и выхожу из подъезда. На лавке сидит соседка — старушка баба Валя. Она одна живет, приходится помогать ей иногда то в магазин сходить, то починить что-то. Она, наверное, единственный в мире человек, кто относится ко мне с теплотой. И понимаю, что у нее выбора нет, иначе и без моей помощи останется, но немного все-таки приятно.

— Здрасьте, баб Валь, — киваю старушке. Она всегда улыбается. Иногда даже кажется, что жизнь не такая уж и дерьмовая, раз даже старики находят в себе силы на улыбку. А потом вспоминаю, что у нее вообще никого нет, и понимаю, что погорячился я с выводами. — Помощь нужна? Опять вы в такую рань не спите.

— Здравствуй, Дамирушка. Не спится мне. Дома одиноко, вот я и выхожу пораньше сюда, хоть на людей посмотрю, — говорит баба Валя. Я три года в этом доме живу и ни разу не видел, чтобы к ней хоть кто-то приезжал. Хотя дети у неё есть. Не спрашивал, почему так, просто потому что слушать истории стариков вообще не моя тема, но факт остаётся фактом: она совсем одна. Как я. И вот это ждёт меня лет через пятьдесят? Выходить рано утром на улицу, чтобы посмотреть на людей?

Клянусь, люди такие уроды, что я не буду выходить из дома в принципе.

Обещаю бабушке сходить вечером для неё в магазин и ухожу. Наушники в уши, музыку на максимум. Это отключает от всего, даёт какое-то ощущение, словно не нахожусь в серой массе.

Сворачиваю во дворы, чтобы пройтись подольше, прохожу по одной улице несколько раз, выворачиваю на главный бульвар и останавливаюсь, чуть не въебавшись носом в столб.

Потому что тут ресторан какой-то в метре от меня, а внутри, прямо около окна, сидит Алёна с каким-то мужиком, который что-то шепчет ей на ухо.

Я не собираюсь закатывать сцены ревности, мне все ещё реально насрать на Алёну. Мы не встречаемся и мне плевать, если трахаю ее не только я.

Но они выглядят как-то иначе… Как будто не просто трахаются. Здесь что-то другое.

Продолжаю смотреть в окно на них и набираю Алёну. Я понимаю что сейчас возможно будет скандал и этот мужик попытается ввязаться в драку. Пусть попробует.

Наблюдаю, как она дергается от звонка телефона, мельком смотрит на экран, что-то говорит мужику и встает, отвечая уже мне. Шепчет в динамик, чтобы я зашел за угол ресторана, и бросает трубку.

Меньше всего мне хочется делать то, что она просит, но вопреки всему я заворачиваю за этот угол, останавливаясь и дожидаясь Алёну.

Она появляется буквально через минуту. Дышит часто, волнуется, но лицом старается выразить полное безразличие и даже выдать ехидную ухмылку.

— Ты чуть не подставил меня, красавчик, — усмехается, доставая из сумочки сигарету. Прикуривает и выдыхает мне прямо в лицо, так бесит, что скулы сводит.

— Перед очередным трахарем? Они ревнивые у тебя?

— Это мой муж! — шипит Алёна, оборачиваясь, словно он стоит сзади. — Трахаюсь я только с тобой, ну и с ним иногда. А так мы счастливая семья, где царит взаимопонимание.

— Ты издеваешься надо мной сейчас? — мне кажется, что она шутит. Слишком нагло говорит это, да и поведение ее никак не похоже на поведение замужней женщины.

— Смысл? — она поднимает руку тыльной стороной ладони ко мне и демонстрирует обручальное кольцо на безымянном пальце. Раньше его точно не было. — Мы женаты уже десять лет. Кольцо правда редко ношу.

Мне становится тошно. Так сильно, что я с трудом подавляю рвотный позыв.

Все, что со мной происходит в жизни, только сильнее укрепляет веру в то, что нет любви и преданности в этом мире. Ее нет. Люди ведут себя как скот, бросая в помойку даже минимальные моральные ценности.

— Как тебе вообще живется, нормально? Ты ночами спокойно спишь? — спрашиваю, сжимая кулаки от злости. У меня в жилах кровь закипает, так мне хочется из нее всю дурь выбить сейчас.

— Я понимаю, на что ты намекаешь, — она бросает сигарету и тушит ее тонкой шпилькой, — но я не шлюха. Просто в сексе мы не сходимся, мне не хватает жести, вот и я нашла того, кто может дать мне всё, чего мне хочется. А с мужем у нас все в порядке.

— Я не хочу быть тем, с кем ты изменяешь ему, несмотря на то, что ты считаешь это абсолютно нормальным. Это грязь и полное дерьмо, Алён. Давай без меня дальше.

Ухожу, поправив сумку на плече, но Алёна цепляется за запястье, останавливая меня.

Но я не хочу. Слушать, что она права и ничего страшного в этом нет? Да нахер мне это не надо. Мне было бы плевать, если бы у нее было тридцать мужиков, чтобы каждый день месяца был разный, но быть десять лет замужем и сосать другому, где придется, это верх пиздеца.

Я не хочу даже пальцем касаться этой херни. Меня всю жизнь предают, я не верю ни одному человеку на этой планете, и становиться по другую сторону я не собираюсь.

Хочется врезать ее мужу за то, что слепой и не видит, что под его носом происходит, или видит, но принимает все это, что еще хуже.

Меня тошнит от