— Цыц! — с самодовольным видом орет на нее брат О'Ши. — Вам не будет никакой пользы от вашего непокорства. Вы должны быть благодарны за то, что получаете.

Миссис Андерсон делает глубокий вдох и выдавливает из себя бледную улыбку:

— Я сожалею, — мягко говорит она, умоляюще глядя на нас с Мэй. — Я вам очень благодарна. Я сделаю все, что вы захотите. Я готова поклясться на Писании, что не сделала ничего дурного!

О'Ши качает головой, словно она только что совершила еще один тяжкий грех:

— Это значит, что вы готовы лжесвидетельствовать.

На мерзком бородатом лице Хелмсли появляется усмешка, и я понимаю, что ловушка захлопнулась.

— Ваш сосед сказал, что мистер Алварес, прощаясь, поцеловал вам руку. Вы отрицаете это?

— Я… нет, но… — Лавиния сползает по стене. — Пожалуйста, позвольте мне все объяснить!

— Сегодня вы уже наговорили предостаточно лжи, миссис Андерсон. Я думаю, с вами все ясно. Мы арестовываем вас по обвинению в безнравственности.

Малышка начинает кричать. Генри с плачем вцепляется в материнские юбки.

— Мы можем это остановить, — Алисины губы едва шевелятся, а ее голос так тих, что я едва слышу его в воцарившемся гвалте, но немедленно улавливаю смысл сказанного.

То, что она предлагает, опасно. Колдовать за стенами монастыря очень рискованно, а ментальная магия — редчайшее колдовство, которое к тому же считается самым греховным. Подчищая чью-то память, каждый раз рискуешь стереть и другие воспоминания, связанные с тем, которое ты удаляешь. А неоднократное вторжение в память человека грозит тяжелым психическим расстройством. Когда много лет назад Новой Англией правили ведьмы, они использовали ментальную магию, чтоб контролировать и уничтожать своих противников. Братья постоянно рассказывают об этом, чтобы вселять в души страх перед ведьмами, но во всем нашем монастыре ментальной магией владеют лишь две ученицы — Алиса и я.

— Нет, — молит Мэй, и в ее темных глазах плещется отчаяние, — не вмешивайтесь. Это не наше дело.

— Четыре человека. Вдвоем мы справимся. — Нежная ручка Алисы касается моей руки. — На счет «три».

Мне ненавистно и отвратительно то, что творят Братья. Я не стану терзаться муками совести, если вторгнусь в их память. Но Алиса куда увереннее в себе, чем я. Я никогда не пыталась заколдовать больше чем одного человека зараз, и уж, конечно, не применяла ментальную магию к детям. А вдруг что-то пойдет не так, и мы навсегда искалечим разум Генри?

Я выдергиваю руку:

— Нет. Слишком рискованно.

Момент упущен. Хелмсли уже связывает запястья Лавинии шероховатой веревкой.

— Наши труды никогда не прекращаются, сестры. Сожалею, что вам пришлось присутствовать при такой сцене, — говорит О'Ши, хотя очевидно, что он наслаждается наличием свидетелей. Потом он делает жест в сторону кухонного стола, на котором лежат свежий хлеб и овощи. — Наверно, вы захотите отнести все это нуждающимся? Незачем добру пропадать.

— Да, сэр. — Алиса поднимает с пола корзину и начинает складывать в нее продукты.

Мэй делает шаг к брату О'Ши:

— Сэр, а как быть с детьми?

О'Ши пожимает плечами, и меня передергивает от его равнодушия.

— Если за ними некому присмотреть, отправим их в сиротский приют.

— Может быть, соседка… — предлагаю я.

Это самое малое, что я могу сделать. Надеюсь, соседка согласится забрать детей. Все-таки нелегко прокормить два лишних рта. Если Лавинию отправят на каторжные работы в плавучую тюрьму, она через несколько лет вернется домой — если, конечно, тяжелый труд и болезни не сведут ее в могилу. А вот если она окажется в Харвудской богадельне, на волю ей уже не выйти. Тогда она никогда больше не увидит своих детей.

— Миссис Папандопулос, через две двери, — быстро говорит Лавиния. — Генри, иди с сестрой Катериной. Не расстраивайся. Я скоро вернусь. — Гладя Генри по каштановым волосам, она дарит ему улыбку, но ее голос делается ломким от лжи. — Я люблю тебя.

— Хватит мешкать. — Хелмсли отрывает Лавинию от сына и тащит за дверь.

Я слышу, как она спотыкается на ступеньках, и у меня перехватывает дыхание. Может, я должна была помешать этому? Неужели я становлюсь такой же жестокой и трусливой, как Братья?

— Поди сюда, Генри, — тянется к мальчику Мэй, но тот стремительно проносится мимо нее.

— Мама! Вернись!

Он несется за Лавинией, как маленький рыдающий лев. Мэй бросается за ним, и я тоже бегу следом, кляня в душе ступеньки и собственные сапожки на каблуках.

На улице Генри догоняет мать и зарывается лицом в ее юбку. Вокруг уже собралась разношерстная толпа, в основном состоящая из испанских и китайских парней, которые играли в стикбол[1]на близлежащем пустыре. Над нашими головами шевелятся занавески; интересно, кто из этих любопытных соседей донес на Лавинию?

— Не забирайте мою маму! — умоляет Генри.

— Разве вы не видите, что он испугался? Позвольте мне как следует с ним попрощаться, — просит Лавиния и тянется к сыну связанными руками.

Худое лицо О'Ши сурово и неподвижно.

— Ему будет лучше без такой матери, как вы.

Хелмсли пихает Лавинию к экипажу, она спотыкается и падает на тротуар, превращаясь в груду черных юбок и белокурых волос.

— Уведите мальчика в дом, — приказывает нам О'Ши, в его светлых глазах лед.

— Мама! — Генри кричит и бьется в руках Мэй, которая пытается удержать его.

Я вижу, как возбуждены стоящие вокруг парни, слышу их ворчание и съеживаюсь, вспоминая, как арестовывали Бренну Эллиот, и как зеваки кричали «ведьма» и швыряли в нее камнями.

Какой-то высокий парень размахивается, и я едва сдерживаю крик. Камень попадает О'Ши между лопатками, тот поворачивается и пристально смотрит на парней, а я, пряча улыбку, сморю на Мэй.

Я никогда раньше не видела, чтобы кто-то рискнул выступить против Братьев. Это просто замечательно! Конечно, это еще и глупо, парни рискуют, но все-таки не так сильно, как рисковали бы на их месте девушки.

Тем временем в воздух взлетают все новые камни; сопровождаемые сердитыми криками на иностранных языках, они бьют О'Ши и Хелмсли по плечам и спинам. О'Ши неуклюже уворачивается и пытается что-то говорить об уважении, но потом сдается и устремляется к экипажу, демонстрируя свою трусливую сущность. Хелмсли рывком поднимает Лавинию на ноги и тащит за собой по тротуару.

Мэй нагибается к Генри, и камень задевает ее голову. Она что-то кричит парням по-китайски. Я бросаюсь вперед и хватаю Генри за воротник. Мальчик прячет заплаканное лицо в моей юбке, а тем временем экипаж Братьев, грохоча, увозит прочь его мать. Парни, как по команде, перестают швырять камни, их бунт стихает так же внезапно, как начался. Толпа расходится, занавески на окнах перестают шевелиться. Все закончилось — для всех, кроме Лавинии Андерсон. Ее кошмар только начинается.