крепче режим будет сидеть в седле, тем резче его тоталитарные претензии войдут в противоречие с их собственными интересами.

Более простодушные задавались вопросом: что же, собственно, стало лучше при новом правительстве? Они все меньше верили в уникальность «гитлеровского движения» и все чаще видели в НСДАП «типичную партию», которая, как все прочие, мало на что способна. Сокращение штата доносчиков, недостаток готовности к жертвам, отсутствие флагов на многих частных домах в дни государственных праздников, ворчание вполголоса, открыто отпускаемые шутки в адрес «тех, наверху», критические нотки в проповедях с церковных кафедр — все это сигнализировало о резкой перемене настроения, с чем Геббельс пытался бороться, развернув кампанию массовых собраний.

11 мая 1934 г. министр пропаганды и руководитель пропагандистского аппарата НСДАП объявил в Берлинском дворце спорта о начале «борьбы с государственными вредителями»[10]. Есть люди, с возмущением заявил он, «которые сами себя-то терпеть не могут, злятся, едва поглядев в зеркало. Такие везде найдут недостатки». Но вердикт, вынесенный «нытикам» и «критиканам», не мог скрыть оборонительного тона речи: всегда, дескать, было ясно, «что национал-социализм может быть претворен в жизнь постепенно, шаг за шагом». Для этого придется преодолевать «кризисные явления», а виновны в них мелочно-придирчивая «реакция», евреи («мы не жалели сил, дабы освободить немецкий народ от этих паразитов») и предыдущие правительства, от которых «мы молча приняли наследие марксизма». Критика со стороны французов по поводу полувоенного и, следовательно, нарушающего Версальский договор статуса СА заставила Геббельса встать на защиту партийного войска: «А если меня спросят, почему в Германии до сих пор существуют штурмовые отряды, я могу сказать только, что они в конечном счете спасли от большевизма и Францию… СА — не военные, а мирные силы, силы по поддержанию порядка и дисциплины, которые делают из молодых немцев полноценных граждан и служат порукой тому, что окрепший немецкий народ справится с любой внутри- и внешнеполитической опасностью».

Подобные фразы выдавали неуверенность самого Геббельса относительно будущего курса его партии. Не менее интересно, о чем он умолчал: ни слова — о недовольстве в рядах «движения», особенно СА, ни слова — о гениальности фюрера, которая обычно превозносилась по всякому поводу. Гитлер на время ушел в тень, и Геббельс должен был с этим считаться. Хотя бы потому, что от министра пропаганды не могло укрыться настроение, которое описывалось в сообщении социал-демократов за май — июнь 1934 г., передававшем слова «добродушных мюнхенских бюргеров и обывателей»: «Да-а, наш Адольф-то был человек правильный, да вокруг него одни мошенники!»[11]

Это широко распространенное мнение, превратившееся в пригодный на все случаи жизни стереотип: «Если бы фюрер знал!» — в зародыше содержало основной социально-психический элемент мифа о фюрере. Вскоре этот миф достигнет фантастического расцвета. Но в данный момент народ был опасно близок к тому, чтобы утратить жизненно важную для Гитлера готовность отделять фюрера от прочих представителей «движения», виновных во всех грехах, и предать анафеме весь режим в целом. Акция против «нытиков» однозначно потерпела неудачу. Социал-демократы сообщали из Юго-Западной Германии: «Если доверие еще хотя бы несколько недель будет падать такими же темпами, что-то произойдет. Что именно — вопрос спорный. Но в любом случае последний рубеж скоро будет взят. Критика уже задевает и самого Гитлера»[12].

Штурмовики под перекрестным огнем

Три года назад командование над штурмовыми отрядами вновь принял отставной капитан рейхсвера Эрнст Рём, отозванный Гитлером с поста военного советника в Боливии, и с тех пор СА превратились в гигантскую «коричневую» партийную армию. Уже в 1931 г. она почти сравнялась по величине с рейхсвером, насчитывавшим 100 000 чел. Теперь, весной 1934 г., в штурмовых отрядах состояли около трех миллионов бойцов, не считая членов ветеранских и полковых союзов, а также членов «унифицированной» общенациональной организации «Стальной шлем» старше 45 лет, которые рассматривались как резерв СА второго эшелона. Однако власть СА не возрастала пропорционально численности, скорее наоборот. Уже в начале июля 1933 г. Гитлер объявил о завершении национал-социалистической «революции» и на будущее пообещал «эволюцию». После этого «коричневорубашечников» потеснили со многих позиций. Их самоуправство в качестве вспомогательной полиции, «специальных комиссаров» и «специальных уполномоченных» в экономике и администрации было теперь не ко двору. Да и вообще это крупнейшее подразделение НСДАП превратилось в политический анахронизм.

Конечно, террор, да и просто наличие у партии организованных полувоенных формирований оказали ей неоценимую услугу и в период борьбы за власть, и после ее захвата. Разгром профсоюзов, «унификация» всех общественно-политических союзов и объединений без штурмовых отрядов были бы невозможны. Теперь, однако, их бесцельное революционное рвение, усвоенная со времен добровольческих корпусов привычка к насилию, примитивный погромный радикализм, недовольство, точившее их предводителей, которых обошли при раздаче должностей, приносили сплошной вред. Для завоевания общества и внедрения в него национал-социализма штурмовики не годились.

Как и все национал-социалистическое движение, штурмовые отряды не являлись чем-то монолитным. Большинство штурмовиков были в возрасте от 18 до 30 лет — слишком молоды, чтобы до начала экономического кризиса успеть добиться прочного положения в какой-либо профессии. Типичный социальный состав СА — молодые рабочие, подмастерья, школьники, студенты, не служившие в армии. Ветераны добровольческих корпусов — фронтовики Первой мировой войны, оказавшиеся в числе социальных аутсайдеров, уже к моменту захвата власти национал-социалистами остались в меньшинстве. Поразительно велика была текучесть кадров: почти половина штурмовиков 1931 г. к началу 1934 г. покинула СА[13]. Десятки тысяч молодых людей искали в штурмовых отрядах того, что не могло им дать буржуазное общество, особенно в эпоху кризисов, — чувства защищенности, солидарности, товарищества, доверия и надежды на лучшее будущее. В совместных застольях и у полевых кухонь, в уличных боях с красными, в занятиях «военным спортом» и массовых шествиях их жажда ощутить свою сопричастность к особому, избранному кругу временно находила удовлетворение. Но, как ни увлекали их полувоенная муштра и дух авантюризма, присущий мужским сообществам, большинство стремилось в перспективе не к солдатской жизни, а к обеспеченному существованию «на гражданке».

Поскольку многие из этих людей, оказавшихся «меж классов», были убеждены, что капитализм ничего не может им предложить, и вместе с тем питали стойкую ненависть к «марксистам», они связывали свои смутные устремления с «национальным социализмом», который для НСДАП отнюдь не служил только вывеской. Однако новые члены СА все реже вступали в партию. После исключения из нее левого крыла во главе с Отто Штрассером в 1930–1931 гг. и ухода его брата Грегора в конце 1932 г. складывалось впечатление, что антикапиталистически-революционные компоненты национал-социалистического движения сосредоточились в основном в батальонах Рёма. В народе СА сравнивали с бифштексом: «снаружи — коричневые, внутри — красные»; этот сочный образ возник не только благодаря массовому притоку бывших сторонников