Ты прав, друг мой: маленькое существо, пока еще ничего не знающее о том, что происходит за границами сонной темноты его мира, не могло осознать смысла этих движений, криков, рычания, писка, глухих звуков, прыжков и возни больших тел. И все же даже новорожденных животных природа наделяет особым внутренним чутьем, которое всегда подсказывает, хорошее или плохое происходит во внешних сферах, и нужно ли этого бояться, или, по крайней мере, сторониться. С первых своих дней и ты подчинялся этому внутреннему зову, безошибочно распознавая как дружественные, так и опасные влияния.

Жулька с ужасом поняла, что вокруг неё происходит нечто такое, от чего следует быть как можно дальше. Но хотя она и напряглась изо всех своих крохотных сил, увернуться из злых клещей толком не могла, да и не знала, как это правильно сделать. Между тем борьба больших существ продолжалась, на две октавы выше прежнего взвыл уже злодей, разрушивший их семейное гнёздышко. Вдруг неожиданно для щенка он разжал свои железные пальцы, и кутёнок шмякнулся куда-то вниз, на твердое и сырое, совсем не похожее на прежнее их уютное ложе. Все еще поскуливающая мама тут же выхватила малышку из сырости за шкурку на загривке и быстро куда-то понесла. Она бежала со всей мочи, щенок как тряпочка болтался в такт бешеному галопу, а вслед беглянкам неслись виртуозная брань, проклятья и посулы уничтожить «эту дрянь и всех её выродков».

Можно представить, как страшно было Жульке от всей этой смены событий, произошедшей так быстро. Только что она безмятежно ловила серые проблески и отрывки звуков, и это состояние казалось ей бесконечно незыблемым — и вот уже совершенно новые запахи и звуки окружают её, и она погружается в иные непривычные ощущения.

Но к счастью, перенесённое Жулькой потрясение скоро забылось. Животным во младенчестве присуща счастливая забывчивость, многое изглаживающее из памяти. Однако она всё же быстро разобрала, что их новое обиталище совсем не походит на прежний добротный дом. Мама принесла своего единственного уцелевшего кутенка в узкую темную и сыроватую нору под гаражом, едва ли не единственным достоинством которой было то, что она хорошо прятала семейство от незваных гостей и чужих глаз, в первую очередь от тех, кто погубил остальной мамин выводок.

Тут на новом-то месте и случилась первая важная для Жульки неожиданность. Ели говорить абсолютно строго, чудо было не совсем первым, а скорее — первым с половиной. Когда Жулька осознала себя частью какого-то нового и все расширяющегося пространства, она пребывала в состоянии, о котором люди сказали бы: как в ватку завернута. Но постепенно неясные внешние проявления, едва пробивающиеся сквозь эту ватку, становились все отчетливее. А во время их с мамой побега Жулька вдруг ясно поняла, что ее ушки, прижатые к головке так плотно, что никакая, даже самая незначительная, влага не могла просочиться внутрь, теперь сами собой начали понемногу топорщиться. И неясные колебания, приходившие как извне, так и рождающиеся внутри её дома, благодаря этому превратились в мягкие или колючие шорохи, глухие и громкие стуки, бряки, звоны, слова, мелодии — во всё то многообразие звуков, которое и составляет естественную музыку жизни. Через несколько часов она уже могла различать не только ближние, но и дальние шумы, а еще спустя некоторое время даже научилась сортировать звуки на привычные и неизвестные. Далекие фоны её не слишком волновали: Жулька, несмотря на уже имеющийся первый опыт встречи с опасностью, пребывала в уверенности, что песня далей к ней, копошащейся в сумраке норы, прямого отношения не имеет, так как «здесь» и «там» всё еще были разделены бархатной завесой слепоты. Но когда внешняя жизнь подходила близко, Жульке отчего-то хотелось замереть и насторожиться. Особенно быстро она старалась превратиться в недвижимый предмет, если рядом с ней не было мамы.

Впрочем, наружные перипетии обходили стороной её и их укрытое от наружного мира жилище. Живое население, обитавшее неподалеку от облюбованного мамой гаража, пока не заметило их появления или не придало ему особого значения. К заброшенной норе никто не приближался. Только однажды Жулька уловила неподалеку, почти рядом с собой, легчайший шорох. Он мало чем отличался от уже знакомых звуков трения былинки о былинку, и все же это было что-то иное, заставившее кутёнка инстинктивно напрячь все свои мизерные силенки. Почему-то Жульке сразу почудилось, что шорох был не только странный, но и недобрый. Трава шелестела по-другому. Сухие веточки под мамиными лапами тоже разговаривали совсем не так. Зловещее шуршание медленно и вкрадчиво приближалось к ней, рождая непонятную панику. Жулька, стараясь не сокращать расстояния между собой и источником холодящего душу звука, все отползала и отползала вглубь норы, но сближение с шуршащим нечто все продолжалось. И тогда Жулька в ужасе завозилась, как умела закричала, предчувствуя неладное. Округу наполнил истошный младенческий плач. Замолчала она, лишь услыхав приближающийся быстрый мамин бег. Затих и странный шорох, потом начал отдаляться, а взмокшую шерстку дрожащего всем тельцем щенка уже успокаивающе облизывал родной язычок.

Спустя время, когда Жулька подросла и немало повидала на свете, она поняла, что в их логово той осенью наведывалась змея, может, и ядовитая…

Дружок, помнишь ли ты свои первые дни? Увы, и я их не помню. Ты пришел к нам не из маминой корзинки, появился на свет не от родной домашней любимицы. Мы нашли тебя под забором. Тебя привезли на продажу в числе других щенков из какой-то деревни. Дядька, торговавший вами, уже в третий раз приезжал на Птичий рынок, пытаясь сбыть с рук потомство своей собаки, и ему это порядком надоело. Когда я остановился против тебя — толстого, лобастого, большелапого, твой благодетель, похоже, собирался потихоньку улизнуть от вас, бросив свой товар на произвол судьбы. Ты сидел набычившись, будто сознавая, что против тебя замышляется что-то неладное, и молча, с недоверием разглядывал меня. Я — тебя. В гляделки играли, пока я решал, мой ты или нет. Пяти минут хватило, чтобы я понял, что из базарной пыли поднимаю давно разыскиваемую родственную душу. Дядька готов был отделаться от тебя практически даром, и ты стал моим родным существом за копеечную плату. Тебе было около трех месяцев, глаза твои и ушки были давно открыты, поэтому момента обретения тобой вселенной я не видел. Жаль.

Всё богатеющая гамма звуков, как и бесконечные запахи чего-то, существовавшего вне её бархатного сумрака, которые улавливал маленький носишко, подсказывали Жульке, что далеко не весь мир ещё открыт для неё, и впереди ждут новые знакомства и откровения. Как все слепые существа, она воспринимала происходящее вокруг особенно чутко и обострённо. Но, в отличие от обреченных на вечную слепоту, обострение её чувств было тем нетерпеливым ожиданием, которое предшествует чуду. И это второе в её жизни огромное чудо произошло: она начала видеть.

Случилось всё как-то утром. Жулька, спросонья принявшись искать мамину кормушку, вдруг неосознанно зафиксировала: вокруг что-то не так. Вместо обычной аспидной пелены её окружало что-то незнакомое: колышущиеся размытые очертания, разноцветные пятна и блики, какие рождает свет дня, сквозь узкую щель наполняющий подземелье. Пятна менялись, двоились и множились. Повернув головенку, Жулька попыталась сфокусировать взгляд на одном из этих пятен, но с одним приоткрытым глазиком это ей долго не удавалось, а второй никак не хотел ей помогать. Тогда она стала напрягаться изо всех сил, разлепляя непокорное веко, и, наконец, в процесс нового познания жизни включились оба органа зрения, отчего пятна приобрели несколько большую однозначность и законченность.