памяти, значит, когда-то мы были счастливы».Святой Августин

Если в самом раннем возрасте мы получили отпечаток счастья, это наша первая удача. Отсюда и первая из наших обязанностей: не растерять его, так как нам еще многое предстоит сделать. Но если нам не выпала такая удача, не остается ничего другого, как взяться за работу.

Всегда есть возможность научиться счастью, даже если оно не было нашим родным языком…

Как человек способен почувствовать себя счастливым, став взрослым? Безусловно, в первую очередь благодаря своей памяти о счастье, смутным воспоминаниям о счастливых мгновениях и их ощущении. Чем прочнее и многочисленнее эти воспоминания, тем сильнее наша способность стать счастливыми. Мы знаем, что за столом счастья для нас оставлено место…

Но способность построить свое счастье опирается не только на хранилище воспоминаний. Она также предполагает волю. Как рассказывает Марсель Пруст в романе Обретенное время[3]: споткнувшись на мостовой в Венеции о две плитки разной высоты, он вдруг почувствовал глубокое смущение. «Снова меня коснулось блистающее и неразличимое видение, словно говоря мне: «Ухвати меня на лету, если у тебя есть на это силы, и попробуй отгадать загадку счастья, которую я тебе загадаю». Пруст показывает нам, что невнятное воспоминание ничего не стоит без желания возродить ощущение счастья, как у него же, в более известной сцене, с пирожным «мадлен»[4].

Кроме ранних отпечатков, способность к счастью зиждется на стремлении стать счастливым и прикладывать к этому усилия.

Откуда эта почти физиологическая убежденность в том, что счастье существует, а значит, нет никакого безумия или пустой траты времени в том, чтобы искать его? Откуда это упорное – порой неумелое – стремление у большинства из нас? Почему человек не довольствуется мгновениями животного блаженства, которые предлагает ему материально обеспеченная жизнь? Набить живот, находиться в тепле, познать плотское наслаждение… Почему нам этого мало? Откуда эта потребность трансцендентности, полноты, к которой мы стремимся и которую иногда находим в ощущении счастья? Ответ также скрывается в картине Климта. Если расширить поле зрения, вокруг матери и ребенка можно обнаружить угрожающий мир: пятна черного цвета, вытянутые полутени, изуродованное тело старой женщины…

Человеческая жизнь жестока, порой трагична. Уходящее время всегда оставляет раны на нашей плоти. Как без счастья, без этой способности противостоять всему темному, что окружает нас, сопротивляться депрессии и отчаянию?

Быть счастливым – не роскошь, а необходимость. Счастье – это то, что делает нашу жизнь психологически возможной. Мы живем не для того, чтобы стать счастливыми, а потому что мы можем быть такими. Как писал Поль Клодель: «Счастье – не цель, а средство для того, чтобы жить».

«Вы спрашиваете меня, каково высшее счастье на этом свете? Это слушать, как поет девочка, удаляющаяся от вас после того, как вы спросили у нее, куда она направляется».

Ли Бай[5]

Счастье детства

Словно воспоминание о счастье: обширный сад, голубое небо с плывущими по нему облаками, крупные цветы, игры, шумная беготня и крики детей, мама, наблюдающая за ними издали… Свет, шум, запахи, детали. Маленький мальчик, смотрящий на эту прирученную, раскрывающуюся перед ним природу.

Чуть дальше успокаивающий, вытянувшийся по горизонтали ансамбль дома и два знакомых силуэта – его матери и другого ребенка. Вокруг него – щедрые джунгли, вертикали цветущих подсолнухов. Перед ним открывается дорога, которая манит его так сильно, что он секунду колеблется перед тем, как устремиться к ней.

Сад художника в Ветейе Клод Моне (1840–1926)

1881 г., холст, масло, 150 × 120 см, Национальная художественная галерея, Вашингтон

Незадолго до того, как покинуть свой дом в Ветейе, Моне несколько раз писал его. За те три года, что он прожил в нем, самые большие несчастья, такие как смерть его супруги Камиллы, шли рука об руку с самым большим счастьем. Такова стала его близость с будущей спутницей, силуэт которой виднеется вверху, на лестнице. Алиса Ошеде была женой Эрнеста, мецената, который покровительствовал Моне. Мальчик, нерешительно входящий в сад, – Мишель Моне, сын художника, тогда как второй – несомненно, Жан-Пьер Ошеде: мальчики родились почти друг за другом и были неразлучны.

Свою лодку-мастерскую Моне пришвартовал к берегу Сены, ниже широкой аллеи по центру картины. Так он будет переходить от одного сада к другому: Аржантей, потом Ветей, наконец, Живерни, где закончатся его дни.

Но его нерешительность – не есть ли она предчувствие или нечто более тонкое – как животный инстинкт или интуитивная мудрость? Может быть, он наслаждается этим моментом совершенного равновесия между познанным и непознанным, неподвижностью и движением, настоящим и будущим? Помечтаем…

Он абсолютно счастлив, и ради него остановилось время. А им владеет чувство безграничного будущего, предчувствие того, что бесконечное счастье жить еще придет к нему и останется навсегда…

«У детей нет ни прошлого, ни будущего, и чего почти не дано нам – они наслаждаются настоящим».

Лабрюйер[6]

Урок Моне

Дети – наши учителя счастья

Дети живут в настоящем: они от природы умеют избегать предвосхищений и надоедливых воспоминаний, изнуряющих наши взрослые души. Их жизненные переживания, даже на вид самые безобидные, незаметно, исподволь создают вместилище их будущего счастья, сундучок с сокровищами, из которого они позднее будут черпать и который позволит им пережить испытания и боль. Детство – это также пора обучения будущему счастью. Да, счастью учатся, и, как всякое обучение, оно начинается с копирования образцов: что из красоты жизни показывают мне мама и папа? Как они справляются с несчастьями?

Но поостережемся идеализировать счастье детства. В своем изначальном виде, с той же спонтанностью, оно больше невозможно. Желать обрести любой ценой первозданную милость и думать о том, что счастье может быть только естественным, надо только дождаться его, – ошибка. Разве счастье, приобретенное благодаря усилиям, – низшего сорта и не так пронзительно? Какая наивность в таких рассуждениях! И какая лень…

«Все поры моего тела открыты свежему весеннему ветру. Я разрастаюсь до бесконечности, я всем доволен… Я счастлив вчерашним, и сегодняшним, и завтрашним днем, ощущая себя Богом, без начала и без конца».

Поль Фор[7]

Другая ошибка, другая боль: вспоминать счастье своего детства, глядя на него сквозь ностальгический туман и став, таким образом, изгнанником из прошлой, счастливой жизни.

Лучше радоваться тому, что было, а не плакать: коль речь идет о счастье, то это сложное упражнение… Но нет причины отказываться от него.

Наше отношение к счастью сродни тому, что изобразил на своей картине Моне: оно зиждется на тончайшем равновесии между приземленностью и полетом. В малыше, не решающемся броситься в сад, есть что-то от нас, стоящих перед лицом жизни. Счастье можно понять, только открывшись бескрайнему миру. Оно не выживет в уединении, тесноте