Она подняла на Раффина горящий взгляд, и его лицо смягчилось.

— Что я говорю! Конечно, тебе не нужно ничего представлять.

Нет, он описал всю ее жизнь. У нее не было возможности скрыть свой Дар.

— Нельзя винить его за то, что он не рассказал нам раньше, — продолжал Раффин. — Если честно, я тронут тем, что он вообще нам рассказал. Он открылся мне сразу после того, как ты уехала — у него есть мысли по поводу похищения.

Конечно, а еще по поводу множества других вещей, знать о которых у него нет никакого права. Естественно, у него есть мысли — он же их читает!

— И что же это за мысли?

— Может, спросишь у него сама?

— Не собираюсь говорить с тем, кто читает мысли.

— Он завтра уезжает, Кати.

— В каком смысле уезжает? — уставилась на него Катса.

— Уезжает из замка, — сказал Раффин, — навсегда. Он поедет в Сандер, а потом, наверное, в Монси. Он еще точно не решил.

Из ее глаз хлынули слезы — кажется, у нее совсем не выходит контролировать эту странную воду, мешающую смотреть. Катса уставилась на свои руки: одинокая слеза упала на ладонь.

— Думаю, я пришлю его, чтобы он сам тебе все рассказал.

Раффин встал с постели и, подойдя к Катсе, наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Милая сестренка, — прошептал он и вышел из комнаты.

Не отрывая взгляда от клетчатого узора на мраморном полу, Катса думала о том, как долго у нее внутри будет до слез пусто. Ей не помнилось, чтобы она плакала хоть раз в жизни до того дня, когда этот проклятый лионидец приехал в замок, солгал ей, а потом объявил, что уезжает навсегда.

На пороге он неуверенно остановился, словно не знал, подойти ближе или держаться на расстоянии. Она тоже не знала, чего хочет — знала только, что нужно оставаться спокойной, не смотреть на него и ничего не думать, чтобы ему нечего было красть. Она встала, пересекла столовую и выглянула в окно: двор был пуст и заходящее солнце золотило все вокруг. Катса почувствовала, как за ее спиной По все-таки вошел в комнату.

— Прости меня, Катса. Умоляю, прости.

На это ответить несложно — нет, она не простит.

Деревья в саду Ранды были еще зелеными, некоторые цветы еще цвели. Но скоро листья переменят цвет и опадут. Придут садовники с огромными граблями, соберут листья с мраморного пола и увезут на тачках. Она не знала, куда их увозят — должно быть, на огороды или в поля. Эти садовники — настоящие работяги.

Она не простит.

Кажется, По подошел еще на шаг.

— Как… как ты узнала? — спросил он. — Расскажешь?

Она оперлась лбом о стекло.

— Почему ты не используешь Дар, чтобы узнать ответ?

Он помолчал.

— Я бы мог, наверное, если бы ты думала конкретно об этом. Но ты не думаешь, а я не могу бродить у тебя в голове и выуживать, что захочу. Точно так же, как не могу подавить свой Дар и перестать видеть то, что не хочу видеть.

Она не ответила.

— Катса, сейчас я знаю только, что ты злишься, ты в ярости от макушки до пят, что я сделал тебе больно и ты не хочешь меня прощать. Не хочешь мне доверять. Это все, что я сейчас знаю. И мой Дар всего лишь подтверждает то, что я и так вижу своими глазами.

Катса прерывисто вздохнула.

— Гиддон, — сказала она оконному стеклу, — сказал, что не доверяет тебе. И сказал точно теми же словами, которые ты мне уже говорил. И, — она махнула рукой, — были и другие намеки. Но слова Гиддона поставили все на свои места.

Сейчас он стоял еще ближе, наверное, опирался о стол, положив руки в карманы и глядя ей в спину, Катса сосредоточилась на виде из окна: двор под ручку пересекали две дамы, кудри у них на макушках прыгали вверх-вниз.

— С тобой я был не так осторожен, — сказал он. — Не так тщательно скрывал. Можно даже сказать, временами я поступал небрежно, — он помолчал, а когда заговорил, голос его был таким тихим, словно он разговаривал со своими сапогами. — Потому что хотел, чтобы ты узнала.

Это его не оправдывает. Он воровал ее мысли, не говоря ей, хотя хотел сказать, но это ничуть его не оправдывает.

— Я не мог тебе сказать, Катса, никак не мог, — проговорил он, и она резко развернулась.

— Прекрати это! Сейчас же! Прекрати отвечать на мои мысли!

— Я не стану это скрывать, Катса! Больше не стану!

Он не опирался о стол, не держал руки в карманах, а стоял, вцепившись пальцами в волосы. Лицо его… она не станет смотреть на его лицо. Катса снова отвернулась к окну.

— Я не собираюсь больше ничего скрывать от тебя, Катса, — повторил он. — Пожалуйста, дай мне объяснить. Все не так ужасно, как ты думаешь.

— Тебе легко говорить, — сказала она. — Это не твои мысли больше тебе не принадлежат.

— Почти все твои мысли по-прежнему принадлежат тебе, — возразил он. — Мой Дар открывает мне только то, что касается меня. Близко ли ты от меня, что делаешь, твои мысли, чувства, намерения по отношению ко мне. Мне… мне кажется, это что-то вроде инстинкта самосохранении, — неуверенно закончил он. — Как бы там ни было, поэтому мне и удается с тобой сражаться. Я чувствую твои движения, не видя их. И что еще важнее, чувствую энергию твоих намерений в отношении меня, знаю каждый шаг, который ты собираешься сделать против меня раньше, чем ты его сделаешь.

От такого невероятного заявления у нее перехватило дыхание. В голову пришла вялая мысль: так вот каково приходится ее противникам, когда она бьет их в грудь.

— Я чувствую, если кто-то хочет сделать мне больно и как, — продолжил он. — Чувствую, если человек желает мне добра или доверяет. Чувствую, если кому-то не нравлюсь. И чувствую, если меня собираются предать.

— Как ты предал меня, — вставила она, — не сказав, что умеешь читать мысли.

— Да, это так, — продолжал он упрямо. — Но все, что ты рассказала мне о своих мучениях из-за Ранды, Катса, мне нужно было услышать из твоих уст, как и все, что ты рассказала о Раффине, о Гиддоне. Когда я встретил тебя в замка Мергона, помнишь? Когда мы встретились, я не мог заглянуть в твои мысли и узнать, что ты вызволяла моего дедушку из темниц. Я даже толком не знал, был ли он в темницах — я находился еще слишком далеко, чтобы его почувствовать. И с Мергоном я не говорил — вранье Мергона бесполезно. Я не знал, что ты оглушила всех стражников. Все, что я понял: ты меня не знаешь и не уверена, стоит ли мне доверять, но убивать не хочешь — из-за того, что я лионидец и, может быть, из-за какого-то другого лионидца, хотя непонятно было, кого именно и при чем он там. А еще я почувствовал… не знаю, как объяснить, но я почувствовал, что тебе можно доверять. И все. Поэтому я решил тебе довериться.

— Наверное, это удобно, — горько сказала она, — чувствовать, кому можно доверять. Если бы я так могла, мы бы сейчас здесь не стояли.