несколько километров и остановился. По всей видимости итальянцы так и не сумели разобраться во всех деталях секретного австрийского плана. Поезд постоял с часок потом снялся с места и резво покатил, после чего также резво остановился. Эта итальянская езда в стиле гоп — стоп начала откровенно раздражать, поскольку пункта назначения мы не знали и на каждой остановке со страхом ждали команду "выгружайся!". Очевидно мы хорошо запаздывали, поскольку был уже час дня, а по примерному плану мы должны были прибыть часов в 11–12. В очередной раз поезд притормозил на каком-то полустанке. Потом остановился окончательно и, почему-то показавшаяся неожиданной в воздухе повисла то ли русская, то ли итальянская фраза "выгружайся!".

Мгновенно все пришло в движение. Запуганные легендами о "Летучих Голландцах" эмигранты серьезно надеялись уложиться в трехминутный австрийский норматив.

В соответствии с заранее распределенными ролями к выходу из вагонов устремились "принимающие". Команда "подающих" осталась в вагонах. Принимающие выстроились цепочкой напротив своих купе. Распахнулись амбразуры окон и в них показались первые чемоданы. Уже зазвучали первые деловые окрики, как раздался громкий хлопок.

"Граната, террористы!" — прозвучал чей-то испуганный голос. Я присел от неожиданности, ожидая что сейчас последуют длинные автоматные очереди. Несколько человек по соседству, очевидно недавно побывавших на военных сборах бросились плашмя на землю. Какой-то "крутой" парень, вероятно бывший афганец ловко перекатился под вагоном и очутился с другой стороны железнодорожного трака. Но выстрелов не было слышно. Испуганная тишина продлилась секунд пять, потом люди разобрались что к чему.

Один перепуганный эмигрант слишком уж серьезно воспринял инструкции американских родственников "чемоданы выбрасываются из окон" и первым делом действительно выбросил самый ценный чемодан. Чемодан грохнулся на землю, раскрылся и гуси-хрустальные, сопровождаемые прочими стеклянными зверюшками разбежались по перрону.

Павшие эмигранты вскочили на ноги и с удвоенной энергией принялись за работу, Перрон наполнился деловыми и в то же время двусмысленными воплями. "Давай! Суй! Не лезет! Попробуем бочком! Не получается! Суй другой, поменьше!" Высадка шла бойко. Чемоданы перелетали из рук подающих в руки принимающих и перетаскивались в сторону. Негабаритный багаж выносился нормальным путем, через вагонные двери. Старшее поколение, лавируя между поклажей брошенной в коридоре несло самый драгоценный груз — своих внуков. Пожалуй так можно было уложиться в австрийские нормативы. Последний жуткий этап. Торопясь, впопыхах, под руки, на плечах, едва ли не волоком, будто бы из горящего дома эвакуировали самое старшее поколение — прадедушек и инвалидов.

Все! Разгрузка закончилась! Обессилевшие люди садились тут же на чемоданы, просто на перрон, утирали пот, закуривали сигареты выискивая глазами автобусы в которые следовало так же резво садиться. Никаких автобусов не было. У входа в здание железнодорожного полустанка стоял станционный смотритель и широко раскрытыми от изумления глазами взирал на этот странный еврейский табор неизвестно откуда свалившийся на его голову. Мы смотрели на поезд, который в соответствии со шпионским сценарием должен был умчаться прочь. Прошло пять минут, десять. Ровным счетом ничего не изменилось. Автобусы не свалились с неба. Вагоны же казалось прочно прилипли к перрону. Если бы хоть поезд отъехал, хотя бы на сотню метров, было б и то, полегче. А так все чувствовали себя одураченными.

Потихоньку народ успокоился, начал приходить в себя, занимаясь обыденными делами — перетаскиванием и складированием чемоданов. По перрону слонялся грустный владелец хрустального зоопарка, пытаясь отыскать в пыли своих зверюшек. Кто посмелее и полюбопытнее отправились на разведку в станционное здание. "Где мы? Неужели это Италия!" — звучал полу-вопрос, полу-утверждение. Сориентироваться на месте, даже имея подробную карту Италии было невозможно. От таблички с названием станции осталась лишь заключительная часть "INI". Станционный смотритель говорил только по итальянски. У нас же, наоборот, итальянский был исключен из школьных и институтских программ. Прошло еще часа два.

Июльское итальянское солнце, хотя уже перевалило зенит, жгло безо всякого милосердия. Люди, бросив кучи чемоданов на солнце, разбрелись по перрону и слегка поодаль. Счастливчики заняли места в тени редких деревьев. Менее удачливые граждане довольствовались смоченными водой платочками на голове. Мучила жажда. Самым мудрым поступком было бы привезти из Австрии ведро с водой, но естественно никто об этом не подумал. Питьевая вода на станции отсутствовала. Так что пей, хоть из унитаза. Впрочем, унитазов в туалетах тоже не было. Их заменяла странная, уже забытая конструкция, представляющая собой углубление с дыркой в полу и двумя железными подошвами по бокам. Кажется я такое видел в московских вокзальных туалетах. Парочка кранов для мытья рук была сломана. Из третьего же крана без остановки хлестала вода подозрительно желтого цвета. Я вспомнил, что когда-то в одном из писем "оттуда" я прочел, что Италия ужасно похожа на Россию и естественно не поверил. Судя же по нашим первым итальянским впечатлениям, это было действительно так.

Наш пансион собрался под сухой палкой, отдаленно напоминающей дерево.

"Все никак попрощаться не можем" — грустно сказала бабушка Лены.

Умная девочка Лена безутешно рыдала. В спешке, во время эвакуации из поезда были потеряны её любимые темные очки со звездочками и сердечками. Родители, уставшие от воспитания своей дочки помалкивали. Моя дочь, уже давно позабыв про разбитую ногу, злорадно поглядывала на Леночку. Жена диссидента пыталась успокоить ребенка. Сам диссидент, как обычно, стоял рядом, но одновременно поодаль, опять демонстрируя свою исключительность.

Примерно через месяц я случайно встретил диссидента в Риме возле американского посольства. Ему влупили отказ, несмотря на вырезку из газеты подтверждающую его правозащитную деятельность. Видимо диссидентов не любили нигде. Тогда он вдруг стал похож на человека. Его было даже немножко жалко. Потерянный и лишенный веры в самое святое он жалобно спрашивал, а что делать то дальше.

"Киску нашел!" — мы вдруг услышали пьяные вопли шофера Ахрамеева.

Я всегда поражался умению определенной группы людей наплевать на все и напиться в самый неподходящий момент. Где он добыл водку — вез ли с собой в своей маленькой сумочке или купил у какого-то запасливого эмигранта, было загадкой. Но определенно он был хорошо пьян и теперь куролесил на перроне.

"Мужик, подари киску! Не хочешь! Ну зачем она тебе с отбитым хвостом? Можно взять? Спасибо друг! Век помнить буду!"

Ахрамеев бесцельно бродил по перрону время от времени подходя к очередной группе эмигрантов, пытаясь заговорить. Его гнали отовсюду.

"Это кто — гой?" — спросила Леночкина бабушка, четко поделившая все население планеты на евреев и гоев.

Совершив еще несколько зигзагов от одной группы к другой, Ахрамеев очутился возле нас. По его опухшему лицу текли слезы. Видно было, что ему ужасно было жалко самого себя.

"Вот!" — сквозь