Первое детальное описание этого вида роющей пчелы приводится в статье 1920 г. Харви Нининджера, который позже прославился собранием крупнейшей в мире частной коллекции метеоритов. Похоже, навыки наблюдателя, которые помогли ему обнаружить все эти космические камни, сделали его также хорошим энтомологом, и своим описанием он попал в самую точку: «Был светлый весенний день, и теплые солнечные лучи зажигали в этих насекомых живительный огонек небывалой активности… Они занимались копанием ходов и гнездовых камер, откладкой яиц и обеспечением гнездовых ячеек провизией. Вся эта работа выполнялась максимально усердно»[102].

Я наблюдал почти все те же действия и очень похожее усердие. Но если Нининджер оценивал население своего пчелиного утеса в калифорнийских горах Сан-Габриэль примерно в 100 особей, то я ежесекундно видел тысячи. При близком рассмотрении щербины утеса превратились в ковер из плотно расположенных гнездовых отверстий: порядка 630 на кв. м. Но даже при этом огромное количество пчел превосходило доступное под жилье пространство, и я был свидетелем то и дело вспыхивающих ссор, когда законные хозяева отбивались от незваных гостей, чтобы сохранить контроль над своими норками. Не раз какая-нибудь сцепившаяся парочка падала прямо мне на голову и катилась потом по земле, все еще продолжая бороться. Если бы это были настоящие шмели, а не их двойники, то я бы всерьез мог опасаться их укусов. Однако у них нет ни мощного жала, ни коллективной защиты, в отличие от общественных видов, и, несмотря на то что они устраивают себе гнезда буквально одно над другим, по сути своей эти копатели остаются одиночными, как, например, пчелы-каменщицы. На самом деле, миролюбивый нрав этого вида роющих пчел, живущих на моем утесе, заставил их сделать еще один шаг в своем развитии. Они стали участниками классического эволюционного обмана[103] — подражания представителям более грозного вида, переняв их облик, который сделался их основным средством защиты[104]. Пока подлинные шмели продолжают жалить, их подражатели будут пугать своим сходством с ними, не тратя силы на активную защиту. Хотя у них и сохранился сам жалящий аппарат, но, как подчеркнул один наблюдатель, даже при грубом обхождении с этими пчелами «их невозможно спровоцировать на ужаление»[105].

Я вплотную подошел к стене утеса и следил за тем, как самка поправляла края входного отверстия своей норки, выравнивая брюшком почву, кажущуюся влажной, до тех пор, пока не образуется слабо выступающая окантовка. Как и у соседей, над этим входом в конечном счете тоже появится вытянутая изогнутая надстройка длиною в 2–5 см, по описанию Нининджера напоминающая «характерный загнутый дымоход из глины»[106]. Одни ученые считают, что «дымоходы» позволяют спрятать гнезда от паразитических мух и ос, другие полагают, что таким образом можно регулировать температуру либо попросту избегать дождя или грязи, летящей от роющих соседей. Так или иначе, независимо от истинного назначения, эти пчелы добавили потрясающий элемент к архитектуре своих колоний, в результате чего они напоминают огромный город из глинобитных башенок посреди пустыни. Такой сложный рельеф колонии служит важным средством навигации для самок, возвращающихся домой — с наполненными нектаром зобиками[107] и покрытыми пыльцой ногами — и ориентирующихся по конкретным гнездовым отверстиям.

Жизненный цикл этих копателей такой же, как у каменщиц и других одиночных пчел, только вместо заполнения прямой трубки ячейками с яйцами они создают систему индивидуальных камер, ответвляющихся от тоннелей. Каждую камеру самки облицовывают слоем особого секрета толщиной с целлофан, одновременно обладающего водостойкостью и не поддающегося гниению, — это защита для каждого отдельного яйца, отложенного поверх влажной смеси из нектара и пыльцы. (Запасы роющих пчел, скорее напоминающие жидкую глину, нежели пергу, иногда ласково называют «пчелиным пудингом»[108].) Массовое рытье норок и запасание провизии говорило о том, что, несмотря на наблюдаемую оживленную суету снаружи, настоящая жизнь обитателей этого пчелиного утеса протекала под поверхностью земли вне поля нашего зрения — в бескрайнем лабиринте ходов и камер. Я не мог проникнуть к ним внутрь, чтобы самому увидеть, чем там эти пчелы занимались, но мне хотелось узнать, сколько их там было. Никогда раньше я не видел ничего подобного, а это в полевой биологии зачастую означает, что ты наткнулся на нечто важное.