Кащеев тоже неподвижно втупился в экран. Но по его лицу прошла судорога. Буйство красок и праздничные картинки клипа вызвали в нем вовсе не праздничные воспоминания. Ведь именно под эту музыку Кащеева увозили в собачьем наморднике, закованным в наручники, из Алушты. Это было наибольшее унижение в его жизни, за которое он до сих пор не рассчитался с Моней…

Судорожно сглотнув, Кащеев посмотрел в сторону бара. Сегодня он хотел завязать со спиртным, но сейчас выпить ему было просто необходимо. Если не убран раздражитель, остается только отключать мозг. Иначе очень скоро ты превратишься в жалкого неврастеника. Развалину с трясущимися руками. И уже никогда не сможешь рассчитаться с врагами за свой позор…

– Ну? И на хрена мне это надо, а? – угрюмо посмотрел Моня на Логинова, быстро спровадив Шварца с террасы. – Ты ж моего телохрана, блин, уже до ручки довел! Еще одна контузия – и придется на дурку отправлять с концами! Да и где гарантия, что я сам его контузию переживу?

– Насчет гарантий Моня, это в «Росно», я из другой Конторы…

– Задолбала меня, блин, эта ваша Контора! Особенно ты! Понял? Короче, Витек! Живцом я не буду! Хватит, был уже! Ясно?

– Не хочешь быть живцом, будешь мишенью, – пожал плечами Логинов. – Как ни крути, Моня, но первое лучше…

– Да ни хрена не лучше! Ясно?

– Моня, ты сам себе противоречишь, – покачал головой Логинов.

– Где?

– Ты только что сказал, что, если бы у тебя были живые враги, тебя бы давно не было…

– Ну правильно! Но это же не значит, что я должен сам подставляться!

– Да ты так и так подставляешься, Моня! Пока Кащеев на свободе, я как страховщик не оценил бы твою жизнь и на копейку!

– Ничего! Я себя застрахую сам! Так, что Кащеев ко мне и близко не подберется!

– Моня! Кащеев тебя как последнего лоха заманил на захваченную подводную лодку! А ты говоришь, что он к тебе не подберется!

– Не говорю – а не подберется! Поэтому, Витек, думай, как его достать без меня! В смысле, если там бабками надо помочь, информацией или еще чем, я готов без базара! Но быть картонной дурилкой в твоих бредовых оперативных комбинациях – ну его в баню!

– Моня, ты не прав!

– Лучше я буду не прав и жив, чем прав и мертв!

– Это твое последнее слово?

– Да, Витек!

– Ладно, – вздохнул Логинов. – Поговорим, когда вы малость оклемаетесь после отсидки! А то совсем нервные все! Держи! – протянул Логинов Моне пистолет Шварца.

Тот удивленно моргнул на него и сказал:

– Не, Вить, я, в натуре, с тебя фигею! Как ты с такими манерами и до сих пор живой?

– Потому и живой, что с такими манерами! Всего доброго, Моня! До скорого свидания!

– Будешь проезжать мимо, Витек, проезжай! Я не обижусь!

– А-а! – выгнулась дугой Алена и вдруг словно бы растеклась по постели. Откуда-то из-под подушки донесся ее слабый голос: – Все! Я умерла! Навсегда!

– Куда ты денешься? – хмыкнул Кащеев, плюхаясь рядом. – Завтра будешь как новая!

– Да я-то буду, Гриша, – донеслось из-под подушки. – А вот ты наверняка смоешься… Все вы одинаковые…

– Ты просто выбирать не умеешь. Но со мной тебе повезло. По-настоящему!

– Слабо вериться, – пробормотала девушка и тут же уснула.

– Поверится, – сказал Кащеев.

В отличие от Алены ему спать не хотелось. Воспоминания об алуштинском унижении сняли сонливость как рукой. Прикрыв глаза, Кащеев словно бы снова возвратился в то утро. Катер отходил от «Ривьеры», на террасе которой в парадном строю торчали Моня, Шварц, Лизка и охранники со сложенными на ширинках руками. Лизка махала платочком, Моня лыбился, вслед катеру неслись слова «Релакс». А Кащеев сидел на палубе с прикованными сзади к кольцу руками. В собачьем наморднике, нацепленном на него Моней…

– Ненавижу! – прошипел Кащеев.

Быстро встав, он налил себе коньяка и, сунув в рот сигарету, выткнулся на балкон. Глядя на раскинувшееся темным покрывалом море с лунной дорожкой, Кащеев выпил коньяк и закурил. Прищурившись, он проговорил одними губами:

– Тебе конец, Моня! Совсем скоро! Ты умрешь! Как собака!

На вершине горы было ветрено и неуютно. Впрочем, взобравшийся на нее человек был одет в темное шерстяное облегающее трико японского ниндзи. На его голове была маска «ночь» в виде теплой вязаной шапочки, так что от холода он особо не страдал. Взобравшись на вершину горы, ниндзя снял висевший на плече рюкзак и присел на него.

Далеко-далеко внизу виднелось зарево большого города. Ниндзя приложил к глазам бинокль и слегка провернул регулировочные винты. Сам большой город его не интересовал. Его занимала окраина. Та, на которой у подножия небольшой горы раскинулась Хаджибеевская слободка.

Благодаря мощной бельгийской оптике кое-как освещенные улицы слободки приблизились, став похожими на настольный архитектурный макет. Ниндзя перевел бинокль чуть вправо и выше. У вершины горы, над Хаджибеевской слободкой, приткнулся белый, словно игрушечный, домик. То есть игрушечным он казался с расстояния в несколько километров. На самом деле домина был огромный.

Его окружала стена живой зелени. Сбоку сверкал голубым алмазом бассейн в форме сердца. Периметр усадьбы был обнесен забором, которому могла бы позавидовать не одна тюрьма особого режима. С такого расстояния нельзя было рассмотреть ни засевших на территории охранников, ни миниатюрных камер, натыканных по углам забора. Но они были, отчего дом на склоне представлялся, пожалуй, неприступнее знаменитой Измаильской крепости…

Ниндзя отнял бинокль от глаз и закурил. Свежий ветер сносил дым в бездонное ущелье почище вытяжки. Огонек сигареты светился красным тревожным светодиодом. Он словно бы предупреждал, что пытаться проникнуть в дом на горе – опаснейшая авантюра…

Ниндзя затянулся в последний раз и затушил окурок о скалы. Искры подхватило сквозняком и с огромной скоростью буквально засосало в ущелье. То, что задумал ниндзя, и вправду было очень опасно. Однако у него просто не имелось другого выхода. И он решительно поднялся, после чего включил фонарь и провел наружный осмотр рюкзака. Все вроде бы было в порядке.

Ниндзя проверил остальную амуницию, потом закинул рюкзак за спину и тщательно застегнул многочисленные лямки. Пару раз подпрыгнув, он убедился, что с креплениями все в порядке, взялся за висевшие на шее очки и натянул их на голову. После этого ниндзя посмотрел на часы. Время было без десяти минут четыре утра. Для задуманного – очень хорошее время. Можно сказать, идеальное.