Мы с Оривасием и солдатами вышли из дома за час до рассвета. У подножия горы нас встретили Максим и девятеро отцов. В глубоком молчании мы поднялись по склону и остановились у назначенного места - там, где росла смоковница. Здесь мы дожидались восхода солнца.

И вот настала утренняя заря. Небо бледнело, над нами зажглась голубая Венера, и темные тучи расступились. В тот самый миг, когда над горизонтом показался край солнца, первый его луч упал на скалу как раз за нашей спиной, и меня сразу осенило: это была не обычная скала, а дверь, вход в подземелье. Мы вознесли молитвы солнцу и его спутнику Митре, нашему спасителю.

Когда солнце наконец поднялось над горизонтом, Максим открыл дверь и мы вошли в небольшую пещеру со скамьями, вытесанными в скале. Нам с Оривасием велели подождать, а отцы удалились в другую пещеру - внутреннее святилище. Так начался самый знаменательный день в моей жизни - день меда, хлеба и вина, день семи ворот и семи планет, день паролей и отзывов, день молитвы, а в конце концов (после Ворона, Невесты, Воина, Льва, Перса, Посланника Солнца и Отца) день Нама Нама Себезио.

Либаний: Изо всех таинств, кроме разве что элевсинских, наибольшее впечатление производят митраистские, так как по мере того как совершаются эти таинства, ты все более и более отрешаешься от земной суеты. На каждой из семи ступеней посвященный испытывает то, что когда-нибудь испытает его душа, когда будет подниматься по семи небесным сферам и избавляться от пороков, свойственных человеческой природе. В сфере Ареса душа лишается воинственности, в сфере Зевса - тщеславия, в сфере Афродиты - плотских вожделений и так далее - до полного очищения. И тогда… Но здесь я умолкаю. Нама Нама Себезио!

Юлиан Август

Когда наступил вечер, мы с Оривасием, рожденные заново, выкарабкались из пещеры.

В тот самый миг это и произошло. Взглянув на заходящее солнце, я почувствовал, как меня наполняет свет. Благодать

Гелиоса снизошла на меня, и я узрел Единое. Лишь немногим избранным доводилось ощущать подобное - по моим жилам вместо крови струился свет.

Я постиг высшую мудрость, увидел бесконечную простоту мироздания. Человеку не дано ее познать без божественной помощи, ибо этого не охватить мыслью и не выразить словом, и в то же время это так просто, что я был потрясен, как человек не способен познать того, что всегда живет в нас и в чем живем мы. В пещере меня испытывали и обучали, а по выходе из нее меня ждало откровение.

Стоя на коленях в полыни, я, освещенный косыми лучами заходящего солнца, узрел самого бога. То, что я тогда видел и слышал, невозможно описать словами. Даже сегодня, спустя столько лет, острота ощущения сохранилась до такой степени, как будто это было вчера. Ибо там, на кругом горном склоне, я был подвигнут на великий труд, который сейчас выполняю: на меня была возложена миссия восстановить религию Единого Бога во всем ее великолепии и неповторимости.

Так я стоял на коленях, пока не зашло солнце, и, как мне сказали, простоял еще целый час в полной темноте, пока Оривасий наконец не встревожился. Он разбудил меня… или, скорее, погрузил в сон, ибо с тех пор "реальный мир" кажется мне сновидением и лишь откровения Гелиоса - действительностью.

- Здоров ли ты? - услышал я.

Я кивнул и поднялся на ноги. "Я видел…" - начал я и осекся; разве мог я описать то, что узрел? Даже сейчас, когда пишу эти записки, я не нахожу слов, чтобы передать испытанное мною, так как в человеческой жизни нет ничего сравнимого с этим.

Однако Максим сразу понял, что со мной произошло.

- Бог избрал его, - сказал Максим, - и дал свое знамение. В город мы возвратились храня глубокое молчание. Мне не хотелось ни с кем говорить, даже с Максимом, так как меня все еще несло на крыльях света. Я даже не ощущал боли в тыльной стороне ладони, где была нанесена священная татуировка. Но возле городских ворот меня грубо вернул к жизни шум огромной толпы. Множество людей окружило нас с криками: "Потрясающая новость!"

Эти крики привели меня в замешательство. Первое, что пришло в голову: неужели бог все еще со мной? Неужели виденное мною открылось всем? Я хотел спросить об этом у Максима и Оривасия, но гул толпы заглушал наши голоса.

В доме городского префекта меня ожидал сам префект, вместе с Екиволием и почти всем сенатом. Увидев меня, все они упали на колени. На мгновение я подумал, уж не настал ли в самом деле конец света и не послан ли я самим богом отделить праведников от грешников, но Екиволий мгновенно разогнал мои апокалиптические мысли.

- Благороднейший Юлиан, божественный Август призвал твоего брата… - Тут обступившие нас люди стали наперебой восторженно выкрикивать имена и титулы Галла, - божественный Август призвал его разделить с собою пурпур. Галл назначен цезарем Восточной империи. Кроме того, божественный Август отдал ему в жены свою божественную сестру Констанцию!

При этих словах раздались приветственные клики, и жадные руки потянулись ко мне, хватая за хламиду, за руки и за плечи. Одни просили меня не оставить их своей милостью, другим требовалось мое благословение. Наконец мне удалось прорваться сквозь толпу и укрыться внутри дома.

- Они что, с ума посходили? - накинулся я на Екиволия, как будто бы это он все подстроил.

- Это все от того, что ты теперь стал братом цезаря, - оправдывался он.

- Да уж, много они от этого получат… да и я не больше, - вырвалось у меня. Это было не очень-то осторожно, но мне от этих слов стало легче.

- Ты что, хочешь, чтобы тебя любили за твои красивые глаза? - подтрунивал надо мной Оривасий. - По-моему, тебе очень нравились почести, пока ты не узнал их причину.

- Я думал, божественный свет… - начал я и осекся, как раз вовремя.

- Какой свет? - остолбенел Екиволий.

- Юлиан хотел сказать, что лишь божественный свет очей наших - Иисус достоин таких почестей, - пришел мне на выручку Максим. - Людям не следует поклоняться себе подобным, даже если это и принцепсы.

- Да, это, конечно, пережиток древних суеверий, - согласился Екиволий. - Августа именуют "божественным", но все же он не бог, как полагали наши предки. Но поспешим: ванны уже нагреты, и нас ждет торжественный обед у префекта в честь великого события.

Так я познал Единого Бога в тот самый день, когда пришла весть, что мой брат стал цезарем. У меня не было и тени сомнения в том, что это божественное предзнаменование: каждый из нас вступил на путь, предназначенный судьбой. С этого дня я был принят в лоно эллинской веры, или, как говорят обо мне галилеяне (разумеется, за глаза!), стал вероотступником. А Галл начал править Восточной Римской империей.

- Безусловно, цезаря это беспокоит.

- Но для этого нет ни малейших оснований!

- Как это - нет оснований? Ты - ученик Максима.

- Но также и Екиволия.