Фонарь за окном качнулся от ветра, порывом налетевшего с моря. Огоньки побежали по стеклу веселой россыпью. Они словно обещали что-то волшебное, невозможное, эти ночные огоньки. Александр почувствовал, как в груди у него поднимается радость. Будущее вставало перед ним, могучее, широкое, как море, будущее!

Моря не было видно сейчас в темноте, но, даже незримое, оно определяло собою всю здешнюю жизнь. И его собственная жизнь, его будущее казались Александру бескрайними от того, что были соединены с этим суровым и могучим морем.

И вот теперь он снова смотрел на переливы огней в оконном стекле – окна его номера в «Метрополе» выходили на никогда не засыпающий Охотный Ряд, – и будущее снова обещало ему перемены. Но чувство, которое рождалось при этом в его сердце, было уж точно не радостным. Тревога была у него в сердце, и происходила она не оттого, что ему предстояла бытовая неустроенность, и ссоры, и, возможно, даже суд при разводе. От какой-то внутренней неточности она происходила, вот от чего. А почему? Александр не понимал.

– Мало ли что она говорит! А я точно такое платьишко в Третьяковке видела.

Конечно, Александр не прислушивался специально к болтовне Аннушкиных подружек. Но, проходя мимо их столика и случайно услышав эту болтовню, он удивился. Глядя на девицу, произнесшую последнюю фразу, трудно было представить, что она не то что бывает в Третьяковке, но хотя бы знает о существовании этой галереи. По-модельному длинная, даже не длинная, а какая-то долгая, девица была так подробно и упоенно ухоженна от макушки до пяток, что, казалось, лоснилась.

Ответ ее собеседницы сразу все объяснил.

– В Третьяковке только один бутик, где свадебные платья продаются, – сказала та. – И в нем такого, как у Аньки, нету. Я только вчера там была.

– Что ты, интересно, в свадебном бутике делала? – насмешливо протянула первая.

– В ювелирный на Тверской заезжала, а потом просто мимо проходила.

Тут Александр сообразил, что речь, конечно, идет вовсе не о картинной галерее, а о магазинах в Третьяковском проезде. Догадаться об этом было нетрудно. Как и о том, что подружки смертельно завидуют Аннушке – и ее свадьбе вообще, и тому, что она празднует эту свадьбу в модном клубе «Дягилефф», и что за свадебным платьем она летала в Париж… Все это было так очевидно, что не стоило внимания.

Впрочем, незамысловатая зависть Аннушкиных подружек нисколько Александра не раздражала. Может, потому что не составляла для него загадки, но скорее по другой причине.

Аннушка была совершенно от всего этого отдельна.

Когда Александр впервые это понял, то даже удивился. Он не то чтобы с опаской – странно было бы, если бы он опасался такой ерунды, – но все-таки с некоторой настороженностью ожидал, как произойдет его соприкосновение с ее повседневным миром. Ему жаль было времени и сил на то, чтобы этому миру противостоять, и неприятно было думать о том, что придется делить с ним Аннушку.

И вдруг оказалось, что ничего делить не надо. С той самой минуты, как Аннушка сказала: «Я выйду за тебя замуж», – она стала принадлежать ему вся, безоглядно и безраздельно. То есть, конечно, она продолжала заниматься всем тем, что составляло ее быт. Она точно знала, например, в каком именно салоне следует заказывать свадебное платье, и летала в Париж именно в этот салон. И что обручальное кольцо надо покупать из трехцветного золота и непременно с тоненькой россыпью бриллиантов, и что свадьбу следует праздновать именно в «Дягилеффе», она тоже знала. Но когда Александр сказал, что не хочет лишнего вокруг этой свадьбы ажиотажа, она тут же с этим согласилась и предложила заказать лишь несколько столиков для небольшой компании.

– Как ты хочешь, Саша, – сказала Аннушка и, положив руки ему на плечи, прильнула к нему с таким удовольствием, которое, он точно чувствовал, не содержало в себе ни капли фальши. – Если тебе это неприятно, можем вообще не праздновать.

Ему это было не то что неприятно – это было ему безразлично; он просто не хотел тратить время и силы на что-либо подобное. Но самозабвенность, с которой Аннушка бросала все, что составляло ее жизнь, и отдавалась ему, была Александру совсем не безразлична. Она вызывала в его душе странное чувство – ту самую тревогу, которую он впервые ощутил ночью в номере «Метрополя» и причин которой не мог понять.

Что-то было не так во всем, что с ним теперь происходило. Но что может быть не так, если рядом женщина, в которой победительная молодость, ошеломляющая красота, быстрый ум и благоразумие сочетаются самым гармоничным образом, – этого он не мог понять, как ни старался.

– Устал, Саша?

Александр вздрогнул от Аннушкиного голоса. То есть не от голоса, конечно, да голос и расслышать было трудно в музыкальном грохоте, который исходил, казалось, даже от стен, – просто он слишком погрузился в свои неясные и тревожные мысли.

Аннушка куда-то выходила и вот теперь вернулась, и стояла перед ним во всем сиянии своей неотразимой красоты. Хотя, наверное, дело обстояло проще: свет в «Дягилеффе» был поставлен таким сложным образом, что огромное, в два этажа помещение то озарялось мельканием разноцветных огней, то заливалось ровным светлым сиянием. И вот в этом-то сиянии возникла перед ним Аннушка.

Парижское свадебное платье шло ей необыкновенно. В нем не было ничего вычурного, нарочитого. Простые линии, нежный палевый цвет – все было призвано не украсить, а лишь оттенить красоту и молодость невесты. Бриллиантовая подвеска и сережки тоже были сделаны очень просто и тоже сияли ослепительной чистотой на Аннушкиной высокой шее и в ее маленьких ушах.

– Не устал, почему ты решила? – пожал плечами Александр.

– Смотришь странно, – объяснила Аннушка.

– Красивая ты потому что. До остолбенения.

– Это плохо? – засмеялась она.

Ответить Александр не успел. И хорошо, что не успел: он и сам не знал ответа на этот вопрос. Телефон зазвонил в нагрудном кармане его пиджака. По едва различимой сквозь клубный шум мелодии он понял, что звонит Денис, и сердце тревожно ударило этой мелодии в ответ.

Во всех скандалах, которыми сопровождался его развод, дети никак не участвовали. Александр ничего не собирался от них скрывать и от разговора с ними не увиливал, но так совпало, что весь месяц, прошедший после того, как он сообщил Юле о своем решении, детей не было дома.

Да, на юридическое оформление развода, несмотря на скандалы, понадобился всего лишь месяц. Юля не отличалась глубоким умом, но и тугодумкой не была, да и мужа за семнадцать лет совместной жизни узнала хорошо, поэтому быстро сообразила, что решения своего он не изменит. И, сообразив это, изложила свои требования четко и ясно: московская квартира, дом на Рублевке, дом в Турции, ежемесячно ей столько-то, ежемесячно детям столько-то. Ну а скандалы, упреки и просто оскорбления, которыми все эти вполне внятные требования сопровождались… Что ж, ведь сердцу не прикажешь – так она объяснила это Александру во время беседы о разделе имущества.