– Нет, – ответил я, и страх сжал мне сердце, а голос мой задрожал.

– Ну, если мы не увидим их еще через пять минут, то придется вернуться назад, – сказал Витали. – Должно быть, я сбился с дороги.

Поняв, что мы могли заблудиться, я почувствовал вдруг страшную слабость, и Витали пришлось тащить меня за руку.

– Что с тобой? – спросил он.

– Я не могу идти.

– Что же делать? Я и сам едва иду, но нам нельзя останавливаться. Если мы сядем, то наверняка замерзнем. Ну, идем!

И я через силу пошел.

– Есть на дороге глубокие колеи? – через минуту спросил Витали.

– На ней нет никаких.

– Значит, нужно возвращаться назад.

Теперь ветер дул нам прямо в лицо и жег, как огнем.

– Если увидишь колеи, скажи мне, – проговорил Витали. – Настоящая дорога должна быть слева, там на повороте кусты.

Мы шли еще с четверть часа, и в тишине ночи гулко раздавались наши шаги по замерзшей земле. Хоть я страшно устал и едва мог передвигать ноги, но теперь уже мне приходилось тащить Витали. Ах, как внимательно вглядывался я в темноту!

Наконец я увидел дорогу. На ней были глубокие колеи, а на повороте росли кусты.

– Вот кусты и дорога! – воскликнул я. – На ней колеи.

– Ну, слава Богу! – выдохнул Витали. – Теперь мы спасены. Отсюда до каменоломни не больше пяти минут ходьбы. Ты видишь деревья?

Я пристально вгляделся в темноту.

– Да, вижу, – ответил я.

Надежда ободрила нас и поддержала наши силы. Мои ноги задвигались быстрее, и земля уже не казалась мне такой твердой, как раньше.

Но этим пяти минутам, казалось, не было конца.

– Прошло уж больше пяти минут, – сказал наконец Витали, остановившись. – Куда идут колеи?

– Все прямо.

– Вход в каменоломню должен быть слева. Мы, наверное, прошли мимо, не заметив его. Это немудрено в такую темную ночь.

– Но ведь колеи не сворачивали налево.

– Все равно. Нужно вернуться назад.

И мы снова пошли назад.

– Ты видишь деревья? – спросил Витали.

– Да, слева.

– А колеи идут туда?

– Нет.

– Что же это значит? Ну, пойдем прямо к деревьям, и дай мне руку.

Мы прошли еще немного.

– Тут стена, и дальше идти нельзя, – сказал я.

– Это, наверное, куча камней.

– Нет, стена.

– Да, это так, – сказал Витали, ощупав ее. – Где же вход?

Я нагнулся и прошел до конца стены. Нигде не было никакого входа.

– Входа нет, – сказал я.

Мы очутились в ужасном положении. Витали, должно быть, заблудился, и мы пришли не к той каменоломне, о которой он говорил.

Помолчав немного, он сам прошел вдоль стены и ощупал ее всю. Я шел за ним.

– Вход в каменоломню заложили, – сказал он.

– Заложили? – с ужасом воскликнул я.

– Да, и войти нельзя.

– Что же мы будем делать?

– Не знаю. Придется, должно быть, умереть здесь… Впрочем, тебе еще рано умирать. Ну, хорошо, пойдем опять. Ты в силах идти?

– А вы?

– Я буду идти до тех пор, пока не упаду.

– Но куда же мы пойдем?

– Назад, в Париж. Когда мы встретимся с полицейскими, попросим их отвести нас в полицию. Мне хотелось избежать этого, но делать нечего – не умирать же тебе здесь. Ну, идем, мой маленький Реми. Не унывай!

И мы пошли назад, в Париж. Который теперь час? Я не имел об этом ни малейшего понятия. Мы весь день провели на ногах и теперь шли очень медленно. Может быть, теперь двенадцать часов или час ночи? Небо было все такое же темное, без луны и почти без звезд.

Ветер усилился. В домах, мимо которых мы проходили, не видно было огня. Мне казалось, что если бы люди, спящие там, в теплых постелях, знали, как нам холодно, они пустили бы нас к себе.

Идя быстрее, мы, может быть, и согрелись бы, но Витали задыхался и с трудом передвигал ноги. Когда я спрашивал у него что-нибудь, он не отвечал и только махал рукой, чтобы показать мне, что не может говорить.

Вдруг он остановился, и я понял, что он не в силах идти.

– Не постучаться ли мне в какой-нибудь дом? – спросил я.

– Нет, нам все равно не отворят. Тут живут садовники и огородники, они не пустят нас. Пойдем дальше.

Но, сделав несколько шагов, он снова остановился.

– Мне нужно немного отдохнуть, – сказал Витали. – Я не могу идти.

Мы стояли около забора. За нами поднималась большая куча навоза, покрытая соломой; ветер разметал верхний слой соломы, и ее было много на улице.

– Я сяду вот здесь, около ворот, – сказал Витали и прилег на солому, зубы его стучали, и он дрожал всем телом.

– Но ведь вы говорили, что мы замерзнем, если остановимся?

Ничего не ответив на это, он с трудом перевел дух и сказал:

– Набери еще соломы, а эта куча навоза защитит нас от ветра.

От ветра-то она нас защищала, но не от холода. Собрав всю солому, я накрыл ею Витали, зарылся в нее сам и лег около него.

– Прижмись ко мне и возьми к себе Капи, – сказал Витали. – Он согреет тебя.

Витали знал, что, заснув здесь, мы могли умереть. Если он подвергал нас такой опасности, значит, совсем выбился из сил. Сознавал ли он свое положение? Не знаю. Но когда я прижался к нему, он нагнулся и поцеловал меня. Во второй – и последний раз.

Я закрыл глаза, а потом снова открыл их и огляделся вокруг. Витали, прислонившись к воротам, дышал тяжело и неровно. Капп, положив голову ко мне на грудь, уже крепко спал. Ветер налетал на кучу навоза и бросал на нас оттуда солому. На улице не было ни души, всюду стояла глубокая тишина.

И эта тишина испугала меня, сам не знаю почему. Какой-то смутный страх закрался мне в сердце. Что если я умру здесь? Бедная матушка Барберен! Я так и не увижу ни ее, ни нашего дома, ни моего садика. И вдруг мне показалось, что я снова стою в нем. Горячее солнце заливает его светом, цветы распустились, дрозды поют в кустах, а матушка Барберен развешивает на изгороди белье. Она только что выстирала его в ручье, который, весело журча, бежит по камешкам.

Потом я вдруг увидел лодку «Лебедь» и Артура, спящего на своей постели. Но госпожа Миллиган не спала. Она прислушивалась к вою ветра и думала обо мне: «Где теперь Реми в такую холодную и ветреную погоду?»

А потом все спуталось у меня в голове, и я потерял сознание.

На следующее утро я проснулся в постели. В печке горели дрова, и в комнате было тепло.