— Уже полночь. Мне нужно уходить. Спокойной ночи, Лала. Спокойной ночи, Саломея…

Наклонившись, она взяла свою сумку.

— …Ах да! Чуть не забыла рукописи, Лала. Это мой перевод, который я тебе обещала. Если возникнут вопросы, Саломея объяснит. Вот увидишь, Саломея…

Она вынула свиток и положила его на красную скатерть рядом с кроватью.

— Спокойной ночи, — сказала, даже не пошевелившись, Саломея.

— Спокойной ночи, — сказала Лала и подошла к ней ближе.

Сфинга, поколебавшись, сделала движение, желая поцеловать ее. Лала подставила щеку. Сфинга посмотрела на Саломею. Лицо ее не выражало ничего. Тогда Сфинга взяла лицо Лалы в ладони и поцеловала ее в губы. Все еще держа в ладонях ее лицо и смотря в него, Сфинга сказала:

— Ах, ты покраснела, сестренка. Это, между нами говоря, ничего не значит. Не так ли, Саломея?… Доброй вам ночи!

Она вышла в сад, захлопнула за собой дверь и исчезла на темной тропинке.

— Наконец-то, — сказала Саломея. — Сегодня она выглядела жалко.

— А еще этот свет, слепящий глаза, — ответила Лала. — Погоди, попробую что-нибудь получше.

— Оставь. Мне нужно уходить.

— Минуточку!

Лала вышла, Саломея последовала за ней. Теперь Стратис видел перед собой пустую комнату, в которой господствовал в одиночестве лежащий на столе гипсовый Гермафродит. Электрический свет отвесно падал на него, отчего Гермафродит казался жестоким и умершим.

«Действительно, похож ли он телом на Саломею?» Стратис попытался вспомнить подробности. Ее линии всплывали в памяти его тела, доходили до этого асбеста и пылали. Стратис почувствовал усталость, которая вызывала желание уйти. Затем он услышал голос Лалы:

— Думаю, она права: он напоминает твое тело…

Сначала в правой комнате, а затем и в той, которую он видел, погас свет. Появился медовый отблеск, и двинулась огромная, до самого потолка, тень. Лала поставила на стол поднос с фруктами и водой. Саломея следовала за ней, держа по свече в каждой руке: одну из них она установила у кровати, другую — между подносом и статуей, которая теперь словно оживала. Она посмотрела на статую и произнесла:

— Тела, несчастные тела.

Она нашла свою сумку, закурила сигарету и уселась на диване. Лала, придвинув стул, устроилась напротив. Согнувшись и держа руки между колен, она смотрела на Саломею. Теперь Стратис впервые обратил внимание на цвета их одежд: Лала была в желтом, Саломея — в лиловом, и обе с обнаженными до плеч руками. Некоторое время Саломея курила, затем заговорила первая, продолжая беседу, начала которой он не слышал. Голос ее звучал униженно:

— Стало быть, Сфинга вообразила, что эти бумаги могут помочь моей исповеди?

— Да, — тихо сказала Лала. — Однако, думаю, наши отношения достаточно сильны, чтобы ты могла говорить со мной обо всем откровенно и напрямик. Как я с тобой.

Она говорила, блуждая взглядом своих больших глаз по лицу подруги — оно было замкнуто.

— Обо всем, — повторила Лала. — После нашей поездки я думала, что между нами не осталось больше никаких тайн. Я чувствовала себя так легко…

Ответ Саломеи прозвучал словно издалека:

— Не осталось больше никаких тайн… Однако змея, обвившаяся вокруг наших сердец, как бы это сказать…

— Ничего, — снова настойчиво сказала Лала. — Поэтому я и взяла эти дурацкие бумаги.

При свете свечи скользящая улыбка блуждала на лице статуи. Теперь глаза статуи напоминали растерянный взгляд Саломеи. Она погасила сигарету, кашлянула.

— Это правда, — сказала Саломея. — Когда мне не хватает всего, я чувствую утешение в твоем теле.

— Так, как думает Сфинга?

— Может быть… Не знаю…

Ее руки стремительно поднялись к шее и снова опустились на простыню.

— Почему ты ждала до сих пор, чтобы сказать мне это?

— Ты еще ребенок, Лала… Почему?.. Потому что я не была уверена. Не уверена… в себе… в тебе… ни в ком…

Последние слова она произнесла с хриплой безнадежностью. Лала встала перед ней на колени и опустила голову ей на грудь. Стратис попытался вспомнить, где он видел это рельефное выражение нежности у высокой груди.

— Знаешь, — медленно сказала Лала. — Иногда мне кажется, что мое тело больше не принадлежит мне.

Золотые отблески перекатывались по ее голове, которую гладила Саломея. Затем Саломея спросила:

— Кому же оно принадлежит?

— Тому человеку, которому принадлежит и твое тело, — сказала Лала, словно в бреду.

Рука Саломеи судорожно дернулась:

— Хочу понять это.

— У меня нет никого ближе, чем ты, Саломея, — тем же голосом сказала Лала. — Иногда я чувствую, что моя судьба — это и твоя судьба. Мне больно, когда тебе больно, и радостно, когда тебе радостно…

— Лала!..

Саломея взяла покоившуюся у нее на груди голову и повернула ее лицо к своему:

— Куда ты, Лала?

— Туда же, куда и ты.

Руки Саломеи безвольно упали вниз.

— Все мне в тягость, я иду ко дну, — сказала она со вздохом.

Лала поднялась и спросила:

— Хочешь персик?

Она взяла с подноса персик и протянула Саломее. Ладонь Саломеи изогнулась отрешенно поверх плода. Она улыбнулась:

— Наступит его черед, не спеши. Подожди немного.

Прошло неизмеримо много времени. Вдруг Саломея резко встрепенулась, взметнулась вверх, и руки ее опустились на грудь Лале. Персик покатился на пол. «Нижинский», — подумал Стратис.

— Так вот крадут яблоки дети, — сказала порывисто Саломея.

— Ты ничего не крадешь, — ответила Лала.

— Я думала о ком-то другом. Для него это было бы тяжело.

— Да, тяжело, — словно эхо, отозвалась Лала.

— Откуда ты знаешь? — вдруг резко спросила Саломея.

— Вчера, во сне, я видела тебя с ним…

Саломея отдернула руку, словно от терний.

— Может быть, это была и не ты. Может быть, я видела только саму себя… — испуганно, заикаясь, сказала Лала.

— Хочу пить![121]— вскрикнула Саломея.

Стратису показалось, что голос ее взлетел высоко до самых звезд и пупал сверху прямо на него. Саломея наполнила стакан, осушила его одним духом и сказала:

— Давай почитаем бумаги, которые помогают исповедям.