света»

там ведь не одна звезда,

ни сойдя с своей орбиты,

след оставит. Подметут.

Вот и всё, мы, дворник, квиты,

мусор дети соберут

и расскажут: «Очень сложно

в черновик писать букварь,

никогда не разглядишь ведь —

что кому чего не жаль.»

Так и будет небо с морем

спорить, тайны не храня:

— Что-то будет, что-то будет! —

будет жизнь без букваря.

Нарисует старый дворник

на стене прошедший год:

«Да уж, было чего вспомнить —

фестиваль “Край света”, лёд,

прошлогодние обиды,

кризис, пляски, босота!»

Мы с тобою, дворник, квиты:

обнищал ты, как и я.

Чёртовы острова

Заиндевевшие чёртовы острова.

«Чёртовы острова» —

это игра, игра на выживание.

Выживу, так задание

будет выполнено навеки.

Мёртвые вокруг человеки.

И я среди них ни жива,

ни мертва, ни печальна,

не ломаю руки в отчаянье,

а холодно прорубаю путь:

«Мне б на мёртвых людей не взглянуть!»

Не гляди, не гляди, не надо!

Выживешь, будет награда:

начнут стихи твои литься

и благодарные лица.

Погляди на них, больно не будет.

Нет, конечно, душа не забудет

чёрствый остров и мёртвых людей.

Но ты ход свой руби поскорей

и иди иль плыви, неважно!

Да помни, кораблик бумажный

у тебя всегда под рукою,

он мёртвое море накроет.

Ты в нём сиди и пиши

свои стихи, они неплохи.

Так как устанешь плыть

— Слышишь, Инна,

ты живёшь на Сахалине?

— Я живу на Сахалине.

— Я там не бывал никогда!

— Тебе никогда там не быть.

— Почему?

— Так как устанешь плыть,

у нас такие моря!

В их пучинах сплошная беда,

а она любую мечту

тянет всё время ко дну.

— Слышишь, слышишь, слышишь, Инна!

— Я живу на Сахалине,

не пытайся со мной говорить,

потому что устанешь зубрить

громаду моих стихов!

Ведь без них я никто.

Будь здоров.

Он встал и закрыл ноутбук,

мой виртуальный друг.

Прошептал: «Тяжело с тобой, Инна», —

и на остров гремучий двинул.

А пока он плыл и шагал,

воздух в небе так дико устал!

«Не дойдёт», — шуршали моря.

Не дошёл, заболел. Я одна.

На гору взобралась и жду

на холодном, промозглом ветру.

Уплыла от народа

Люди сидели у моря,

вспоминая потопы Ноя

и кушали бутерброды.

Я мимо шла. Вот народы!

Им дают колбасу, они ж в море

смотрят с вселенской тоскою.

Разглядываю бутерброды:

да сыта я сегодня вроде.

А с людьми не хочется спорить,

легче ковчег построить

из водорослей и песка.

Уплываю от них. Уплыла!

Что-то да я не знаю

Не было берегов у берега.

Я бегала

по бескраю.

Что-то да я не знаю:

ни солнце, ни траву и ни море,

я не знаю горькое горе.

Я знаю песню, которая плачет.

А это значит,

глаза мои бесконечны,

в них плавает вечность

и Охотское море.

Охота на волю!

Праздник-проказник

Весело, весело людям:

«Поэт, мы тебя не забудем,

ведь наши красивые лица

увековечишь. Влюбиться

нам тоже, наверное, стоит!»

Ветер на острове спорит

с таким разноцветным народом:

«Хороводом его, хороводом!»

Собирай да лови эти лица,

им тоже охота влюбиться

и рассказывать солнцу:

город любимый стоит

миллиона наших улыбок!

Жаль, солнечный день был хлипок

на Сахалине, он тучей

накроет праздник. Но люди,

привыкшие к бурям и ветру:

«С приветом! (кричат) С приветом»!

Ведь по улицам праздник гуляет,

он просто проказник. Устанут

кошки гулять по крышам:

— Слышим вопли мы ваши, слышим!

Сахалин — не тебе чета

Сахалин, Сахалин — не тебе чета.

Сахалин-господин — это навсегда.

Вот побывал ты, вроде, в Магадане,

а хочется домой, ведь, к папе с мамой,

на Сахалин, на остров свой могучий,

который и Чукотки даже круче!

— А ты, детка, в Сочи не бывала?»

— Что я в ваших Сочах не видала:

ни каторги тебе, ни одиночества,

ни закалённого в снегах отрочества.

А знаете, на острове: моря —

они везде, куда б я ни пошла.

Вот из-за этих то морей

не видно ваших мне Сочей!

Сахалин, Сахалин — не тебе чета,

он допишет стих, а я вразнос пошла

по горам крутым да побережью.

Не хочу убийцей слыть, но всё же срежу

подосиновиков толстопятых.

Слышишь как они кричат: «Проклята!»

Мой удел

Чужие, далёкие страны

манят из телевизора:

зовут и зовут, наверное.

Да я бы, конечно, поехала

(как другие хорошие девочки)

и хохотала весело,

вернувшись домой из Турции.

И говорила, может быть,

что Египет и Черногория

лучше намного Родины,

ведь там такие акации,

на космос большой похожие!

Но мой удел без сомнения —

это дома у телевизора

сидеть и любить свою родину

на Сахалин похожую.

А денег нет потому что!

Вот такие дела.

На Севера — сказали доктора

На Севера, на Севера, на Севера!

На Севера (сказали доктора),

на Севера, где северный народ

даже в пургу не пропадёт.

На Севера отправилась Москва

Брянск, Белоруссия, Литва.

На Севера: на Дальний на восток,

на Сахалин, Курильск, Владивосток,

на БАМ, Амур, в Хабаровск.

О сколько ж нас пропало,

пропало навсегда!

Там наша даль-земля,

она нас понесла

и всё несёт, несёт

вперёд, вперёд, вперёд!

А впереди пурга

и бешеный народ.

Ну кто его поймёт?

То пляски-свистопляски,

то мёрзлая вода,

то горы-перегоры,

то дружба навсегда!

И горе рекой:

хоть купайся или пой

про горы-перегоры,

про рыбу и про лес,

про баню, прорубь, шубу.

Ну вот и чёрт залез

в истерзанную душу:

— Такие, брат, дела.

— Зачем же я припёрся

на эти Севера?

На Севера, на Севера, на Севера,

на Севера (сказали доктора).

Я верю, верю, верю докторам,

свой Север никому я не отдам!

Пьяный доктор спит на лавке,

мёрзлый город не поёт.

Не помри сегодня, Клавка,

сала шмат Колян несёт.

Сахалин — каторга

Смерть, холод, голод, цинга —

не моя это сторона.

А на моей сторонушке

льётся, льётся кровушка

не за батюшку царя.

Эх, революция!

А тут хоронят:

никто слезы не обронит.

Кровь студёная, как лёд,

народ к могилушкам нейдёт.

Как помру, закопают

и родня не узнает.

Даже Клавка-воровка

не уронит головку:

мужиков ей и так хватает,

не такой уж завидный я парень.

Эх, Александровск-Сахалинский,

ты как берег румынский

для жены и сына.

Вот так и уйду безвинный.

— И тут кружок собирают! —

привезли мужика из рая,

с материка, значит,

вон тужуркой новой маячит.

— А нас то скоро отсюда?

— И не мечтай, забудут!

Забытьём позабыто племя,

думать о нём не