– Я так счастлива наконец тебя увидеть. Ты до удивления похож на Жака, моего брата. Он покинул нас двадцать лет назад.

Она тепло обняла меня. Когда она отступила на шаг, по ее подкрашенной щеке катилась слеза, которую она не постаралась ни скрыть, ни утереть, как если бы не отдавала себе отчета или ей было безразлично.

– Ты поедешь с нами, – сказала она. – Мы должны познакомиться.

Она взяла меня за руку и повела за собой. Мы сели в первый катафалк. Носильщики заканчивали устанавливать гроб моей тети в задней части и укладывали на него венки. В окно я увидел, как Лена и Стелла направляются к «харлею». Они разговаривали и, казалось, спорили, судя по резким жестам матери. Лена с каской на голове завела мотор, Стелла уселась позади нее. Катафалк тронулся с места. Я был уверен, что Лена двинется за нами, но мотоцикл проехал сквозь толпу, вынуждая людей посторониться. Она развернулась, перекрыв движение по улице, и рванула в противоположном направлении. Я наклонился и в зеркале заднего вида увидел, как они удаляются.

Я закрыл глаза и понял, что перемирие закончилось. Воспользовавшись тем, что мы остановились на красном свете, я открыл раздвижную дверь и выбрался наружу. Бабушка смотрела на меня с очень огорченным видом, дед глядел прямо перед собой. Я толкнул дверь, закрывая. Шофер неуверенно обернулся, дед гневным жестом велел ему продолжать путь. Во втором катафалке дядя Стефан обернулся, заметив меня на середине мостовой. Он махнул мне в знак прощания. Машины начали гудеть, и я шагнул на тротуар. Кортеж проехал и исчез с моих глаз.

* * *

Как ни странно, мы никогда больше об этом не заговаривали, дело было закрыто, Лена не желала о нем слышать. Она знала, что все было бесполезно, свою семью она уже давно потеряла. Я решил выкрутить ей руки и был не прав.

В тот день я понял две вещи, которые раньше до меня не доходили.

Если какая-то связь рвется – не исчезает или растягивается, а именно рвется, разбивается вдребезги, – ты можешь чувствовать себя несчастным и сожалеть, но бесполезно воображать, будто все поправимо, и надеяться, что возврат к прежним отношениям возможен, это никому еще не удавалось; даже если усилия прилагаются с обеих сторон, всегда откуда-то тянет трупным запахом.

И еще: невозможно заполучить семью одному, переступив через тела других, – если Лена не служила мостиком, все было кончено, лучше уж быть сиротой и самому строить собственную семью.

* * *

Зал «Беретика» медленно заполнялся; только завсегдатаи, вечер был спокойный, без матча. Я играл «L’Été indien»[60], благословенную музыку, которая льется сама по себе, когда какая-то женщина спросила, знаю ли я «La Paloma»[61]. Ей хотелось сделать сюрприз подружке к юбилею их знакомства. Она была уверена, что не может такого быть, чтобы я ее не слышал хоть раз, все женщины, клялась она, обожают эту песню, и, чтобы окончательно меня убедить, напела:

– Cucurrucucu, cucurrucucu, ay, ay, ay, ay, ay, la paloma triste… (bis).

Я пообещал ей найти мелодию и сыграть ее, она вернулась к столику. Я включил свой смартфон и стал искать песню на YouTube, когда получил сообщение, на которое сразу же ответил:

Стелла прервала мою оцифрованную терапию, причем довольно агрессивно:

– Я сто раз говорила, что в рабочее время мобильники должны быть выключены!

– Эй, это для вон той посетительницы, она просила сыграть «La Paloma», я ищу мелодию.

– А, чудесная песня, я ее обожаю. Ты видел фильм? Как он там назывался? Погоди, я тебе напою… Cucurrucucu, cucurrucucu, ay, ay, ay, ay, ay, la paloma triste…

* * *

– 15,98! Черт! Полный обвал!

Алекс только что получил диплом бакалавра, что само по себе не оригинально, но на волосок не дотянул до оценки «очень хорошо», расстроился, как если бы все провалил, и теперь битый час расписывает мне все формальные правила и проходные баллы. Он ждет ответа от приемных комиссий на подготовительные курсы престижных институтов, но насчет лучших из них у него больше иллюзий нет. Я киваю и стараюсь проявить сочувствие. Он спрашивает, что я думаю делать на каникулах, предлагает поехать куда-нибудь вместе, я отвечаю, что дома это еще не обсуждалось, есть более насущные проблемы, может, съездим на несколько дней в Лимузен к родителям Стеллы, а может, и нет. Он заговаривает об отце, который не устает хвалить и мою работу, и ответственное отношение к делу. Я замечаю, что он положил свою руку на мою, и убираю ее.

– Знаешь, я переменился, – говорит мне он. – Я понял, что у нас двоих ничего не получится. Очень жаль, это могла быть настоящая любовь.

– Послушай, Алекс, не начинай.

– Для меня ты всегда будешь больше чем братом. Но это безнадежно, так что я смирился. И… должен тебе сказать: я кое-кого встретил.

– Да ну! Это хорошо.

– Понимаешь, я его часто вижу, он, вообще-то, приятный, но между нами пока ничего нет. Ничего по-настоящему сексуального, я хочу сказать.

– Если у тебя возникло желание и он тебе нравится, решайся.

– Я не могу решиться, потому что он… он тот… ну… ты… я не знаю, как ты… И потом, я говорю себе, что не могу ждать тебя всю жизнь, но…

Алекс не стал продолжать. Я попытался его подбодрить, но он не мог больше об этом говорить, только смотрел на меня печальным взглядом. Мне так и не удалось узнать, надеется ли он по-прежнему, что его первым опытом стану я, или дело в чем-то другом. Внезапно он встал и ушел.