— Я пересеку комнату, — произнес Колин, скрестив руки на груди, задрав подбородок и выпятив грудь.

— Уверен, ты это сделаешь, Колин. Потому что ты мужчина. Но ради спора давайте просто представим, что ты этого не делаешь, хорошо? У тебя хватит мужества притвориться?

Колин улыбнулся.

— Так почему же Колин не пересекает комнату? — Силвер перестал ходить, снова вскинул брови и окинул взглядом класс, разведя руки и пожав плечами. — Почему?

— Потому что он неопытный.

Все засмеялись.

— А почему он неопытный, Рик? Из-за чего он неопытен? Ты не возражаешь, Колин? Это чисто гипотетически.

— Надо подумать.

— Ты только что сказал, что мне надо думать?

Колин встретился взглядом с Силвером и после паузы ответил:

— Не вам. Просто… это просто фигура речи.

Несколько секунд Силвер казался разозленным, а потом все прошло. Прикидывался он, что ли? За ним такое водилось. Никогда нельзя понять. Перегибать палку мог только он. Ты в ответ перегибать ее не мог. Во всяком случае, не слишком сильно. Все было завязано на этом напряжении. Ты никогда не знал, что получишь в ответ.

— Рик?

— Он неопытен, потому что трус. Потому что не может заставить себя подойти к ней. Завязать с ней разговор.

— Страх?

— Да. Страх.

— Да. — Пауза. — Страх, — повторил Силвер. — В этом-то все и дело, не так ли?

Он встретился с каждым из нас взглядом, добиваясь от всех до единого полного внимания.

— Страх. Вот что отличает героя от обычного человека. Пересечь комнату. Это несложно.

— Ну и что? Герои разговаривают с девушками?

— Некоторые разговаривают. Кара, уверен. Но вряд ли это главное. Ну же. Думайте. Гилад, в чем здесь смысл?

Я посмотрел в свою тетрадь, мое сердце стремительно билось.

— Ты все равно делаешь, — сказал я.

Силвер широко улыбнулся:

— Повтори.

— Ты все равно делаешь, — сказал я громче, уставившись в свои записи.

— Ты. Все равно. Делаешь. — Силвер написал это на доске. Прислонился к краю своего стола, сложил руки на груди и повторил, кивая, будто мы только что нашли ответ на все вопросы: — Ты все равно делаешь. Да. Да. Ты делаешь это вопреки страху. Ты все равно делаешь. Невзирая на обстоятельства. Потому что вынужден. Потому что знаешь, что это правильно. Потому что веришь в это. Потому что, не делая этого, ты себя предаешь.

Он говорил все громче и полностью завладел нашим вниманием. Даже недалекий, непокорный Абдул с любопытством разглядывал Силвера, когда тот вышел из-за стола и снова заходил по классу.

— Ты делаешь, потому что это имеет значение. А откуда ты знаешь, что это имеет значение?

— Потому что это тебя пугает?

— Не спрашивай, Лили. Ответь мне.

— Потому что это тебя пугает. — Она улыбнулась.

— Потому что это тебя пугает. Ты делаешь это, потому что это тебя пугает. Вот суть всего. Сердцевина. Только так ты можешь узнать. В этом сущность дела. Сущность.

— Значит, я должен прыгнуть с моста, потому что это меня пугает?

— А ты хочешь прыгнуть с моста, Абдул?

— Нет, но вы сказали…

— Давай же, Абдул. Ну, подумай, а? Давай. Подкинь мне какую-нибудь идею, приятель. Сделай усилие. Напрягись, Абдул. Напрягись. Давайте вернемся к Гамлету. Какое отношение все это имеет к Гамлету?

И затем зазвенел звонок. Как это часто бывало, он заканчивал вопросом. И мы уходили с урока, размышляя. Мы обменивались друг с другом понимающими взглядами. Не будучи друзьями, мы тем не менее были как-то связаны между собой. И те из нас, кто на него запал, всегда возвращались подготовленными и нервничающими, ужасно желая, чтобы он нас заметил. И боясь, что он этого не сделает.

Близился конец октября, дни становились все короче. Во время перерыва на ленч я иногда перекусывал вместе с Лили, когда она оказывалась рядом. В остальных случаях я ел один и читал что-нибудь по его программе. Я занимался бегом по пересеченной местности и обычно оставался после занятий на тренировку. Обзавелся друзьями. Да все равно находились какие-то люди, с которыми можно было поговорить.

Однако по большей части я был один. Отца видел редко. По вечерам мы ужинали с мамой за маленьким столом на кухне.

Мне хотелось только одного — жить той жизнью, какой хотел бы от нас Силвер.

К этому времени мы прочли Сартра, «Книгу Иова» и «Гамлета». Дни стояли холодные и красивые, и я старался обращать на них внимание. Я старался обращать внимание на все. Помимо всего прочего, кажется, именно этого он от нас хотел.

Ожидая в те дни поезда метро, я всегда надеялся, что он меня увидит. Я одевался для него и стоял с открытой книгой, ждал. Услышав, что кто-то спускается по лестнице на платформу, я хмурился, будто поглощенный чтением.

Время от времени я его видел. Он садился в другой вагон или сидел спиной ко мне. В те дни я так и не набрался смелости заговорить с ним. Иногда мы шли вместе от метро до школы. Я ждал от него каких-нибудь вопросов, но спрашивал он очень мало. Держался приветливо. Улыбался. Всегда желал доброго утра.

— Хорошо прошли выходные? — интересовался он. — Хорошо себя чувствуешь?

Он имел в виду после того, чему мы оба стали свидетелями. Но, вспоминая о погибшем у нас на глазах человеке, думал я в основном о том, что это привело нас в «О пти Суис». Посадило меня за один столик с Силвером. Заставило его заботиться обо мне. Событие не мучило меня, как должно было бы, по мнению школьного психолога. Меня обязали встречаться с ней раз в неделю.

Во время переходов с ним от метро, он иногда спрашивал меня об изучаемом произведении. Понравилось ли оно мне? Было ли интересно? Я давал общие ответы, подыскивая что-нибудь умное и оригинальное — остроумные, непринужденные замечания, которые явили бы мою зрелость, мудрость не по годам. Но у меня ни разу не получилось.

А затем, когда мы входили в ворота школы, я терял его в утренней толчее.

Восьмого ноября он раздал нам по экземпляру «Постороннего».

Из моей тетради:

8 ноября 2002 года

«Посторонний» — чтение на выходные.

Суббота — площадь Республики — manif.

А затем — вырезанный и приклеенный на страницу один из розданных им материалов: «Из «Нью-Йорк таймс» — 1968 год — Джон Уэйтмен».

Будучи белым жителем Африки, он создал нечто вроде языческого культа солнца, полного меланхолии. «Бракосочетание» прославляет союз молодого человека с естественной красотой солнца, пейзажа и моря. «Изнанка и лицо» объявляет, что в жизни, даже когда живешь в полном довольстве в идеальных условиях Средиземноморья, чувствуется подспудная печаль. «Нет любви к жизни без отчаяния в ней» — афоризм, созданный Камю, чтобы выразить это мнение. Он имеет в виду, что даже в минуты глубокого лирического восприятия — например, во время купания в летнем море со своей девушкой, как это было у Мерсо, главного действующего лица «Постороннего», — он сознает некую неотъемлемую трагедию вселенной.