– Чудо! Чудо! – кричали в зале, но Лита не была уверена, что верно расслышала, быть может, на самом деле кричали «чудовище».

В рот ей полилась тонкая струйка воды, и Лита припала к ней, но тут же поняла: не вода, вино. Вслед за Домиром перед ней склонился Ружан.

– Зовите же отца! – крикнул он с ликованием.

Суета нарастала. К Лите подбегали всё новые и новые люди, наклонялись раскрасневшиеся пьяные лица, гости хохотали, показывали пальцами, блестящими от жира, ахали, восклицали и вскоре окружили так плотно, что девоптице стало нечем дышать. Она открывала и закрывала рот, а неуклюжее после обращения тело никак не слушалось. Крылья беспомощно распластались по полу, кто-то даже нечаянно наступил на длинные перья, и Лите никак не удавалось перевернуться со спины на ноги.

– Расступитесь, болваны!

Домир оттолкнул кого-то локтем, согнал с перьев Литы мужчину с соломенной бородой и рывком поднял Литу на ноги. Вид девоптицы, пусть нетвёрдо, но стоящей на собственных птичьих ногах, произвёл ещё большее впечатление.

Домир помог Лите взобраться на скамью, как мог оттеснил любопытных, и сразу стало легче дышать. Лита смахнула крылом волосы, налипшие на лицо, – движение получилось неловким, но всё же почти удалось. Воцарилась благоговейная тишина, но Лита поняла, что все взгляды были направлены не на неё, а в сторону входа в пиршественную залу. Затем гости начали кланяться, а Ружан вскочил с места и положил руку на сердце.

– Отец! Как ты смог подняться?

В зал вошёл, опираясь на руку воеводы, иссохший старик. Его кожа была похожа на осенние листья – сухая и выцветшая, покрытая чёрными язвами, зато глаза на худом лице блестели ясно, пусть и устало. Заметив Литу, старик замер и приоткрыл рот.

– Чудо-птица для царя, – объявил Ружан, указывая на Литу. Ответа на первый вопрос он не дождался и решил заполнить неловкое молчание.

Воевода, одетый в длинную тёмную шубу мехом внутрь, медленно повёл царя к столам. Лите стало жутко под пристальным взглядом старика, захотелось спрятаться, а лучше – взлететь под своды и вырваться из душной залы.

– Ружан… – выдавил царь, протягивая руки не то к сыну, не то к девоптице. – Ты… Ты добыл её для меня?

Домир рядом с Литой шумно втянул носом воздух.

– Добыл. Для тебя. Нравится царю мой подарок?

Ружан сделал шаг в сторону, чтобы не мешать старику рассматривать девоптицу.

– Хороша, хороша красавица… – выдавил старик царь надтреснутым голосом, который звучал так, словно Радим не говорил десяток лет, и горло его стало сухим и неподатливым, как глиняный черепок. – Ты слышишь меня, девица?

Все взоры вновь обернулись на Литу. Лита испуганно посмотрела на Домира и кивнула царю.

– Слышу.

Голос и вид говорящей девоптицы вновь переполошили собравшихся. Люди зашептались, стали кивать и тереть бороды, будто рассматривали на торгу диковинный товар.

– Прости меня, – вдруг произнёс старик. – И сыновей моих прости. Знал, что толкаю их на страшное зло, но мне и без того осталось недолго, а ведь каждому хочется умереть счастливым. Вот и умру, полюбовавшись на тебя…

– Отец! – вдруг воскликнул Домир. – Не Ружан поймал Литу. А Ивлад.

Не успел царь удивиться, как Ружан поспешил взять дело в свои руки.

– Ах, средний братец, как же крепко ты перебрал вина! Я ведь предупреждал тебя…

Зал взорвался хохотом.

– Ивлад? – Царь нахмурил лоб. – А где он? Где мой младший сын и моя дочь? Почему они не пируют вместе с вами?

Воевода, поддерживающий царя, помог ему усесться на место во главе стола и мягко прогудел на ухо:

– Ваше величество, Нежата приболела и не смогла…

– А Ивлад? Где Ивлад?

Царь заметно разнервничался, глаза его забегали по залу, и он больше не улыбался оттого, что сыновья добыли диковину.

– Ружан бросил Ивлада и Нежату в темницу, отец, – ответил Домир, и его слова тяжёлой тучей повисли в воздухе.

Царь медленно обернулся на среднего сына и замер.

– Домир… Что ты говоришь? Ружан, это правда?

– Домир перебрал с выпивкой, я уже отвечал, – недовольно откликнулся Ружан. – Прикажешь доставить девоптицу в твои покои, отец?

Царь смотрел на Литу, и внутри у девоптицы от его взгляда что-то закипало, дыбилось пеной и билось о рёбра. Она попыталась отвернуться – и с ужасом поняла, что не может, словно привязали голову и заколдовали, заставив смотреть в лицо старика. Вокруг стихали звуки, блёкли цвета и угасал свет, пространство сужалось до двух серо-голубых глаз в венцах тонких морщин…

Царскую кровь и род девоптиц связывали древние предания. Лита не знала, откуда они пошли и что из россказней – правда. Их просто передавали друг другу долгими весенними вечерами, когда яблони Серебряного леса сплошь в нежно-розовом цвету и пахнут звонко, сладко. Лита слышала, будто людей пение девоптиц лишает рассудка, будто в Аларии верят, что присутствие девоптицы по дворце сулит страшные беды, войны и пожары, но чаще всего говорили, будто аларские цари связаны с девоптицами так прочно, что роднит их чуть ли не общая кровь. В некоторых сказках говорилось, что царь погибнет от взгляда девоптицы – но они, конечно, врали, иначе стали бы царевичи ловить Литу для отца? В иных сказывали про палящую жаром любовь, которой проникнется царь, едва увидит птицу с женской головой, но и в такое Лита не верила. Однако что-то происходило, и объяснения этому она не могла придумать.

Крылья Литы безвольно поникли, мягко черканув кончиками перьев по полу. Маленькое пёрышко выпало и, закружив в воздухе, вспыхнуло алым пламенем.

Лита повернула голову: надтреснуло колдовство, связывающее её с царём, и она закричала протяжным криком. Одно за другим вспыхивали перья на её теле, пламя окутывало облаком, рассыпая искры по столу и полу.

Лита замахала крыльями, поднялась в воздух, сильно забирая в сторону – раненое плечо разболелось от движения, а пламя, казалось, горело не только снаружи, но и проникало внутрь, но не сжигая, а покалывая и разгоняя кровь, стучало в висках, затмевало зрение и заставляло разум метаться в ужасе.

Внизу мельтешили море человеческих тел и частокол вытянутых рук: то Литу хотели поймать, то уворачивались от огненных искр, падающих с оперения. Чашники принесли вёдра с водой и тушили загоревшуюся скатерть. Лита поднялась к сводам и стала метаться, отыскивая выход.

– Беда грозит царю! – выкрикнул кто-то внизу, но мысли Литы только сузились до одной точки и бились лихорадочно, в такт ударам сердца. Пламя, источаемое её телом, обливало алыми отсветами расписные стены. Лита задыхалась, как вдруг что-то тяжёлое ударилось в окно, выбивая и цветные стёклышки, и переплёт. Морозный воздух ворвался в залу вместе со снежинками. Лита вскрикнула от неожиданности и увидела у окна Домира: в руках у него был обитый бархатом табурет.