Толстый Роман для лучшей жизни взял и поменял фамилию на Протасов, а умер как Фейгельсон, и даже Достоевский ему не помог, и фамилия его героя не защитила, и своя не спасла, попранная и забытая.

Фантазии братьев-писателей в сравнении со своей жизнью Каплун считал арифметикой, высшей алгеброй они не владели. Зачем переселять людей в другой мир, чтобы сказать, как плохо в настоящем?

Все книги, которые читал старый Каплун, а их было не так много, не отвечали на его вопросы. Он даже ходил один раз на урок талмуда, который проводил один молодой человек в семидесятые годы. Тогда многие учили иврит и пытались читать Тору, чтобы понять, кто они есть.

Старый Каплун ничего не учил, но тот урок Торы запомнил. Пришел он тогда к своему товарищу, который уезжал в Израиль, попрощаться навсегда.

В доме уже было пусто, стояли огромные ящики с барахлом, которое везли за три моря, цена этому старью была три копейки, но за него держались, надеясь, что оно не даст утонуть при кораблекрушении на новом месте.

В дом к товарищу знакомые не ходили, боялись запятнать себя контактами с предателями Родины.

Уезжающие евреи все понимали, ждали выезда и учили иврит, а тот молодой человек в тюбетейке приехал из Питера к сыну товарища и увлеченно рассказывал о земле обетованной, где сам ни разу не был.

Он привез письма счастья, которые все тогда читали, о жизни там, о том, что там дают стиральные машины и телевизоры, что можно купить на пособие, а также разные полезные советы уезжающим на историческую Родину.

Старый Каплун писем не читал, он знал, что никуда не поедет, нет покоя нигде, нет рая и ада, наверное, он где-то есть, но никто еще оттуда не возвращался, и верить Каплун мог только своим глазам, а его единственный глаз ничего подобного не видел.

В комнате на поломанных табуретках сидели товарищ с сыном и молодой человек. С огнем в глазах он читал им главу из Торы о том, как исполнить мицву (заповедь): «О четырех растениях в самый радостный для евреев праздник Суккот. В эти дни евреи живут семь дней в шалаше, построенном из свежих ветвей, они переходят из своих домов и квартир в суккот (шалаш) и празднуют и веселятся. Особую важность для праздника имеет заповедь четырех растений».

Мальчик читал, что Тора предписывает взять нераспустившийся побег финиковой пальмы, цитрусовый плод этрог, похожий на лимон, веточку пахучей мирты и ветви скромной ивы, связать их в пучок и произнести особую молитву, смысл ее следующий.

Этрог. Как этрог сочетает приятный вкус и чудесный аромат, так и среди народа Израиля есть люди, глубоко изучившие Тору и выполняющие все заповеди. (Вкус здесь символизирует наслаждение и удовольствие от изучения Торы.)

Лулав. Как финики имеют приятный вкус, но лишены запаха, так и в народе Израиля можно найти тех, кто изучает Тору, не совершая при этом добрых дел, в то время как изучение Торы должно вести к соблюдению заповедей.

Хадассим. Как мирт обладает чудесным ароматом, но не вкусом, так и среди народа Израиля есть такие, кто ведет добропорядочную жизнь, но не учит Тору.

Так три этих редких растения и простенькая речная ива описывают весь народ Израиля, и они в оном пучке смогут построить второй храм и дождаться прихода Мошиаха.

Старый Каплун слушал мальчика внимательно, это он слышал во второй раз. Когда ему было десять лет, они с Фрейдзоном и Звонкиным были в детском лагере и жили в палатках. Однажды мальчики ушли в лес и построили шалаш. И тогда Фрейдзон, дед которого был раввином, рассказал им про праздник Суккот. Они славно повеселились, купались целый день, Каплун нахлебался воды, и все смеялись. Он тогда узнал, что это праздник черпания воды, а вода – источник сил. Так сказал маленький Фрейдзон, маленький мудрец. Уже нет Фрейдзона, Звонкин живет в Тулузе с внуками, детьми и математикой, которая поселилась в его голове с малых лет и не отпускает до сих пор.

Старый Каплун вспомнил этот урок Торы в далеком 75-м, когда его друг Флом покинул его и родину и пропал, как умер на просторах пустыни Негев. Нет, друг жив, но Каплун его не видел с тех пор, а значит, его нет. Те два письма, полученные тридцать пять лет назад, не в счет. Правильно говорил «усатый», нет человека – нет проблемы. Он устранил много проблем, но и сам оказался проблемой и остается ею до сих пор, хватая своей железной рукой из гроба сегодняшнее время.

За обедом внук Марик поведал, как сегодня водил в музей Шагала своих американцев, которые приехали строить бизнес. Бизнес они, конечно, не построят, как можно построить капитализм в первобытно-общинном строе, где рынок– это барахолка, где одни граждане продают турецкие тряпки, а другие только смотрят или тоже продают свои старые? Покупателей нет, где бизнес, где бульон, как в старом анекдоте про еврея, продающего и покупающего яйца.

Каплун опять вспомнил про Шагала. Музей, в который внук водил американцев, не видел ни одной настоящей работы маэстро – только копии, подаренные когда-то Надеждой Леже, женой поклонника коммунистов Фернана Леже, друга СССР.

Каплун вспомнил своего Марика, маляра, который всю жизнь махал кистью по колхозам и зарабатывал этим на хлеб.

Марик как раз жил в доме, который ленивый фотограф снял для Шагала. Этот старый красный дом стоял в глубине двора. Дом Шагала стоял прямо у дороги и сгорел от прямого попадания бомбы. Никто не знал этого, а маляр Марик знал, но помалкивал до поры до времени.

В восьмидесятые годы в дом к нему зачастили аспиранты из Польши и ГДР и спрашивали про Шагала. Марик плел им всякую лабуду, аспиранты не удивлялись и только успевали записывать эту абракадабру. Марик считал себя тоже художником.

Аспиранты поили его, давали ему мелкие деньги. Иногда он рассказывал факты из парижской жизни художника о том, как он пил с Модильяни и Синьяком. Это маляру рассказывали другие аспиранты, и он уже считал эти истории своими. Он даже верил, что был в Париже, хотя на самом деле он даже в Минске не был, что делать маляру в Минске, зачем ему Минск, что он там забыл.

Тайный замысел маляра знал только Старый Каплун. Марик хотел, чтобы их дом взяли под музей, а всем им дали квартиры с теплой водой и центральным отоплением. Маляр еще хотел пол с паркетом.

Марик видел такую квартиру у профессора Линшица, когда белил ему стены.

Бездомный человек не может считаться евреем – так сказано в Талмуде. Марик хотел свой дом, в коммунальной квартире он чувствовал себя бездомным.

После обеда потомки Старого Каплуна опять вынесли его во двор, и он снова стал сторожить время. В кармане его лежали новые крошки для его воробьев, еще он взял немного крупы, чтобы побаловать своих слушателей, наполняющих его эфир смыслом.

Они прилетели к ногам старого Каплуна, и он стал кормить их, как отец. Они благодарно чирикали, соблюдая приличия. Один очень смелый даже сел ему на плечо, и картинка стала почти библейской.

Утром солнца во дворе не было, а после обеда оно на час заходило во двор, и тогда наступало лучшее время для Старого Каплуна, самые теплые мысли посещали его в этот час. На этот раз он вспомнил одну девочку из кинотехникума в Ленинграде в благословенном для него 37-м году.