Служба в Кремле, очевидно, выработала в Сологубове особо цинический склад характера, что было видно по тому, как он без опаски взял под руку злополучного Андреотиса и повлек его к собственному автомобилю с шофером, который его ждал в переулке возле Торговой палаты. Ваксон вспомнил, что эти двое, столь непохожих, недавно сдружились на почве любви к православным средневековым иконам. Турковский не знал этого обстоятельства, иначе бы обязательно навязался. Пока что они остались вдвоем, поймали тачку и поехали в ЦДЛ.

Ресторан, как всегда, гудел нетрезвыми голосами. Пара стукачишек подскочила с расспросами: «Ну что, как дела, Вакса? Все в порядке на капитанском мостике?» Ваксон спросил стукачишек, был ли тут Гладиолус Подгурский, те побежали искать его друга, и тут Подгурский сам вышел. Оказывается, в ожидании друзей из Кремля играл в пинг-понг в подвале клуба. «Ну что, Вакса, теперь можно и по бабам…» — начал было он свою привычную шутку и тут осекся: дружок был бледен и с искривленным ртом, почти маска паяца. «Все кончено, Подгура, с нашим цирком. Шпрехшталмейстер сбесился», — проговорил он. Они стояли в толпе у бара и видели себя и толпу в длинном зеркале за баром. Это отражение напоминало какой-то фрагмент из Босха. «Ну, давай срочно выпьем, — сказал Подгура и поднял руку, чтобы его сотрудница бара увидела. — Валечка, два стакана „Армянского“!»

«Три!» — поправил подошедший Турковский. Его три раза задерживали разные персоны, причастные к кино, и спрашивали, как там было «на капитанском мостике», и он всем отвечал однозначно: «Кип ап смайлинг!» Мало кто понимал такой жаргон.

Хватанули сразу по стакану. «Как твои чакры, старик?» — спросил Подгурский. «Прошел по иде и пингале, — ответил Вакса. — Теперь омывает нижние чакры, ликует кундалини». — «Ну, давай теперь рассказывай: как там было в цирке?» У двух сидящих у стойки стукачишек тут же выросли левые уши чуткости. Но людям с промытыми чакрами было уже на все наплевать.

Вскоре подъехали еще двое сошедших с кремлевских высот, два центровых, Эр и Тушинский. За ними вошли Генри Известнов, Кукуш Октава и Энерг Месхиев. Прочистив чакры у стойки, все отправились в «Дубовый» зал, где составили столики. Тактика Тушинского, призывавшая к отказу от кучкования, провалилась: да он о ней и не вспоминал. К восторгу всех всевозможных цедээловских стукачишек, стукачей и стукочищ все говорили громко, а иные даже и орали на манер того же самого генерального горлопана: «Да как он смеет?! Так на нас?! Мы что, крепостные, что ли, для него?!» Ян подсел к Ваксону: «Ты знаешь, что я заметил? Ты ему понравился. Хоть он и вопил на тебя, но явно симпатизировал. Ни разу не назвал „господином“, в отличие от Антошки». «Плевать я хотел на этого генерального хама! — затрепетал Ваксон. — Жаль, что это так неожиданно произошло. Надо было дать ему отпор».

«Ты прав», — сказал Роберт.

«Не согласен, — сказал Ян. — Цирк есть цирк. Генри, согласен?»

«Думать об этом не хочу», — скульптор пожал могучими плечами.

«Один только Генри уперся, — сказал Ваксон. — А мы, все остальные, спраздновали труса. Надо было всем орать на него в ответ: не имеете права на нас орать!»

«И оказались бы все в тюрьме», — заметил Подгурский.

«Глад прав, — поддержал его Октава. — Слушайте, братцы, всего лишь десять лет прошло после Тараканища. Нам надо еще тридцать лет ходить по пустыне, чтобы выдавить из себя рабов».

Роберт встал. Все посмотрели, как он воздвигся над столом, заставленным закусками и бутылками. Он улыбнулся как-то виновато, как будто кто-то за этим столом мог его заподозрить в чем-то предосудительном. «Сейчас вернусь», — и пошел не в туалет, что наверху, а вниз, где телефон.

Здесь стены были покрыты черным деревом. Дом Олсуфьевых был довольно аляповат, однако здесь каким-то чудом сохранились великолепные мраморные скульптуры. Вот в эту Галатею, например, можно было бы влюбиться. Обнаженная девушка, лишь только межножие чуть-чуть прикрыто краем хламиды. Похожа на ту, которая там, однажды, всего лишь вчера… Глядя на скульптуру, он набрал телефон 151–5151.

«Алло», — ответил мужской голос.

Роберт поперхнулся. Почему-то не предвидел, что мужчина может ответить. Боялся мамы, но не папы.

«Вас слушают», — удивленно сказал мужчина. Папа? Дядя? Старший брат? Хорошо бы сказать что-нибудь неординарное, ну вроде: не удивляйтесь, сударь, звонит Пигмалион стиха, он хочет сотворить словесную Галатею. Вместо этого произнес вполне банальное: «Можно Людмилу?»

«Конечно, можно, — весело ответил папаша. — Однако при условии, что вы представитесь, милостивый государь. У нас так принято, простите, и прошу вас не думать, что это проявление какого-то высокомерия».

«Меня зовут Роберт», — пробормотал он в некоторой растерянности.

«Я так и подумал, — дружелюбно сказал собеседник, — узнал ваш голос. Как жаль, что у нас еще не появились в быту видеофоны», — и позвал: «Милка, тебе звонит Роберт Эр!» И тут на него по проводам, из дурацкого черного ящичка с крутящимся диском налетел вихрь ее голоса, звуки юности, нежности, восторга, и он в этом вихре забыл подлые ряшки вождей и вопли недоразвитого тирана. Милка Колокольцева, Милка Колокольцева, как я жил без тебя, Милка, где мы встретимся и когда, расчудесная Колокольцева?

Она готова была прибежать тотчас, но он предложил встретиться завтра, ну, скажем, в проезде МХАТа, в кафе «Артистическом». Ах, сказала она, у меня полный цейтнот! Спорт, черт бы его побрал, и репетиции в Студтеатре, у Розовского. Значит так, встречаемся в пятницу, в три часа пополудни, в названном вами кафе, сэр.

Ах, какая девчонка, думал он. Как она распоряжается со встречей, а сама ведь еще на грани ребячества. Мы будем с ней ходить по всему городу и хохмить. Смеяться так, как будто не знаем, что в этом городе не шутят. Буду на нее смотреть и изучать «от гребенок до ног, как трагик в провинции драму шекспирову», буду ее «таскать за собой и знать назубок, таскаться по городу и репетировать»… И в тот же день на меня кто-нибудь накапает и Анке, и Ритке. И меня выставят на позор как заговорщика и соблазнителя девиц.

За два часа до свидания, то есть в пятницу в час дня, Роберт уже был в «Артистическом» вместе с Яном Тушинским. После уроков Н. Сергеевича они опять сдружились — таскались вместе по ресторанам и по литературным квартирам, читали друг другу стихи. Старались поменьше говорить о кремлевских издевательствах. Черт с ними, с вождями, мы живем в разных измерениях.

Знакомая официантка устроила им столик у окна. Из окна дуло, но зато были видны барышни, пробегающие в Школу-студию МХАТ. Ян показал на шестиэтажный дом по соседству с театром.

«Помнишь? „Мело, мело по всей земле, / во все пределы. / Свеча горела на окне, / свеча горела“. Вот именно в этом доме была квартира Лары, а Живаго с улицы созерцал блики ее свечи».

Он вынул из кармана пиджака маленькую, в ладонь, желтую книжечку с тончайшей, едва ли не «папиросной» бумагой и с почти микроскопическим шрифтом — «Доктор Живаго», издательство «Посев».