И то ли молитвы помогли, то ли добрые кони вынесли, но, слава Богу, крутые Альпы остались позади, и настоящий земной рай открылся в весенней Италии. Был еще Март, а все уже стояло в цвету, и теплый ветерок с Адриатики овевал Венецию, поднимая белые барашки на узких венецианских каналах.

Венецианский сенат встретил Бориса Петровича с непомерной щедростью. Ему не только предоставили палацио на набережной Ривадельи-Скьявони, но и презентовали боярина и его свиту сахарами и конфетами на ста восьмидесяти блюдах, выставили за счет сената шестьдесят пузатых бутылей кипрского и сицилийского вина, щедро поставили цитроны в сахаре, свежую рыбу и мясо.

Правда, венецианского дожа Борис Петрович не застал: Франческо Морозини находился со всем боевым флотом в Морве, где осаждал турок в Афинах.

— О, наш дож Морозили великий воин и флотоводец. Еще три года назад Морозини наголову разбил турецкий флот в Эгейском море, затем высадил десант и захватил полуостров Пелопоннес. За эту неслыханную викторию наш сенат даровал ему звание Франческо Пелопоннесский… — важно разъяснял Борису Петровичу сенатор Вентури, приставленный к нему правительством республики. Переводчиком служил маленький и юркий купчишка Гваскони, коего Борис Петрович знавал еще по Москве. В Россию Гваскони доставлял итальянские шелка, фряжские вина и венецианское стекло, а в Венецию, Флоренцию и Рим вез на своих кораблях московские товары: икру паюсную красную и икру черную, мачтовый лес и сибирские меха. Торговля была выгодной, и по своим торговым делам купец многократно бывал в Архангельске и Москве, где выучился свободно болтать по-русски. Родную Венецию Джузеппе Гваскони знал как свои пять пальцев и охотно показывал боярину и Голицыну все ее достопримечательности: Дворец дожей и площадь Святого Марка, главный городской театр Сан Бенедетто, бесчисленные церкви и монастыри в шести районах, на которые была поделена Венеция. Четыреста мостов были перекинуты через ее каналы, вода в которых в лунные ночи словно переливалась серебром. Через сенатора Вентури неутомимый Гваскони получил для боярина разрешение на осмотр городского арсенала с его бесчисленными верфями, на которых работало шестнадцать тысяч мастеров-корабельщиков. Именно здесь строились грозные венецианские галеры.

— Здесь куется мощь Венеции! У республики более трех тысяч боевых кораблей и тридцать шесть тысяч матросов! — горделиво разъяснял Гваскони. — Было время, когда венецианский дож владел четвертью Византийской империи! Теперь, увы, не то! Проклятые турки захватили Сирию и Ливан, Палестину и Египет и перерезали великий шелковый путь, шедший из Китая и Индии в Европу! Торговля в Средиземноморье сейчас упала, большие торговые пути ныне лежат в Атлантике. А там полные господа англичане и голландцы! Вот отчего нам так нужна победа над турком. Можете быть спокойны, синьор боярин, Венецианская республика — верный союзник Москвы в войне с османами.

На другой вечер, словно подтверждая слова Гваскони, грянул салют со стен Арсенала и крепости Кьоджа — в Венецию пришло известие, что Морозини Пелопоннесский вступил в Афины. Турки попытались было укрыться в Парфеноне, но безжалостный венецианский воитель обстрелял из пушек и это чудо древнегреческого искусства и взорвал укрытый там пороховой склад, после чего турецкий гарнизон сдался.

По сему случаю и прогремел салют в Венеции, а на другой день был объявлен праздничный карнавал на целую неделю в честь новой виктории.

Борис Петрович и князь Дмитрий попали в суматошную толпу в масках, выряженную в пурпурные рясы кардиналов и золотые ризы епископов, персидские халаты с разводами и польские кунтуши с рукавами наотлет. На головах ряженых красовались пышные тюрбаны и султаны из страусовых перьев, у белокурых венецианок были лихо сдвинуты на ухо маленькие треуголки.

Вся эта разномастная, переливающаяся золотом и разноцветными красками толпа шумно катила к Большому каналу, на котором должна была состояться праздничная регата — гонка гондол на добрых шесть верст. С балконов дворцов, стоящих вдоль канала, свисали цветные ковры, гремела музыка оркестров, и глаз было не оторвать от быстрых гондол, летящих наперегонки по зеркальной глади канала. В толпе мельтешили и деловые людишки — принимали ставки на ту или иную гондолу! Судя по всему, игра здесь была азартней, чем в сотнях игорных домов Венеции.

— Похоже, даже война для венециан оборачивается развлечением и праздником! А ведь на войне льется немалая кровь! — сердито пробурчал Борис Петрович.

— О, разве это карнавал, всего на одну неделю! — пренебрежительно заметил Гваскони. — Жаль, что вы не приехали, мой господин, осенью, когда с первого воскресенья октября и до самого Рождества шумит большой карнавал. Три месяца можно носить и менять маски, и для многих сие очень и очень удобно! — улыбнулся хитрый купец. — Здесь не поймешь, где знать, а где простой торговец — все в масках. И, пока идет карнавал, в Венеции никаких дел вершить нельзя!

— Нет, венециане не серьезный, а карнавальный союзник! — жаловался в тот же вечер Шереметев князю Дмитрию. И порешил твердо: — Завтра посетим стекольную мануфактуру в Мурано, князь, после чего я отправляюсь во Флоренцию, а вы можете явиться в морскую школу к Мартиновичу и учиться у этого далматинца всем корабельным премудростям! Вечор, когда ты, княже, в библиотеку дворца дожей ходил, меня посетил Петр Андреевич Толстой, сказывал, что к оному Мартиновичу съехалось уже три десятка московских стольников.

На мануфактурах Мурано карнавального празднества не было — плавильные печи здесь никогда не гасили. Тут плавили прозрачное бесцветное стекло и стекло филигранное, с белыми нитями; стекло рубиново-красное и изумрудно-зеленое; темно-синее, украшенное золотом и расписанное эмалями.

Мастера-стеклодувы выдували кубки и вазы, стаканы и блюда.

— Эх, мне бы таких мастеров, завел бы и я у себя в Борисовне мастерскую! Песочек-то у меня в имении кремниевый, как раз тот, что тут в печи подают! — завистливо вздохнул Борис Петрович, который был не токмо полководец и дипломат, но и рачительный хозяин.

— И не ждите, мой господин, что республика разрешит этим мастерам покинуть Венецию. Мастерство стеклодува наследственное, передается от отца к сыну, и мастера работают без модели, следуя своей фантазии и традиции. Таких мастеров, окромя как в Венеции, нигде не найти. Оттого стеклодувы у нас и в почете, и в великом секрете. Республике от их искусства прибыль великая идет! Да и нам, купцам, немало перепадает — ведь венецианское стекло лучшее в мире и идет по всей Европе нарасхват! — снисходительно разъяснил Гваскони московитам жесткие правила Мурано.

Борис Петрович тут же выбрал несколько ваз и кубков и заплатил не торгуясь. Гваскони бросил лукавый взгляд на толстый кошель боярина и твердо решил сопровождать и дале его по всей Италии. «Такой богач наверняка будет делать в пути новые дорогие покупки. А как он доставит свои презенты из Италии в Московию? Только на моих кораблях, и мне в том фрахте будет немалая прибыль!» — рассудил купец.

Через день после посещения Венеции Шереметев отбыл во Флоренцию, сопровождаемый отцом иезуитом Вольфом и купцом Гваскони. А князь Дмитрий отправился на набережную Скьевоне (в переводе на русский — Славянскую набережную), где проживали тысячи сербов и далматинцев. Ведь Далмация и Истрия[16]оставались во владении Венецианской республики, турок их не покорил! На сей набережной стоял и дом Мартиновича, корабела и астронома, философа и политика. Ученому далматинцу сенат и поручил занятия с московскими навигаторами.