Учитель Алкуин находил много удивительного в соловье.

– Такое маленькое серенькое тельце, – заметил он, – и такое крошечное горлышко. Но какая гармония в голосе! Всю ночь звучит для меня его музыка, и, когда я замечаю, сколько в этом миниатюрном создании грации и изящества, я забываю про небесный хор ангелов, воздающий непрерывную хвалу Господу.

Как спокойный учитель из Йорка не жалел труда, чтобы изучить певчую птицу – а он не меньше восхищался и кукушкой, предвещающей весну, – так он совершенно естественно приписывал ее редкий голос щедрости Создателя. Болезненный, достигший среднего возраста Алкуин не мог притворяться. Его благоговение было инстинктивным; его стихи были одной долгой молитвой; этот человек сам наслаждался жизнью, как в другую эпоху делал это Франциск Ассизский.

Он встречал горе с высоко поднятой головой и обходился без официальных утешительных фраз. Когда Алкуин обнаруживал пропажу какого-то особенного соловья, ночного собеседника и товарища, он говорил: «Тот, кто украл тебя из этого ракитника, завидовал моему счастью». Алкуин легко относился к тяготам северной зимы, так описывая ее: «Время для пиров, семейной жизни и спокойного отдыха». Он любил прозрачное вино, возбуждающую беседу и прогулки по пастбищам, и в этом его вкусы совпадали со вкусами короля франков. Хильдегарду он называл «любимой королевой».

Едва Алкуин стал наставником Шарлеманя, как почти сразу же разум и мысли учителя из Йорка повлияли на события во Франкском государстве.

Хорошо теперь говорить о Карле, сыне Пипина, как о Шарлемане. Так прозвали его народы Запада в память о его великих деяниях. Для большинства же людей он по-прежнему оставался королем Карлом, правда некоторым образом отличавшимся от своего отца и других правителей варварских государств. Этот Шарлемань расхаживал среди них в своей грубой фризской тунике и штанах; слушая их шутки, он разражался смехом и дергал при этом ушами; узнав об их преступлениях, он раздувал ноздри и кипел от бешенства. Его суверенная власть, возможно, и исходила только от его осанистой фигуры, но в его присутствии люди чувствовали, как в них просыпается надежда.

Павел Диакон, из знатной лангобардской семьи, тосковавший по своей южной стране и Монте-Кассино, говорил о «спокойной силе нашего верховного повелителя».

В то время как Павел ощущал себя пленником, Алкуин получал удовольствие от своей задачи по обучению полного энтузиазма Карла. Однако мягкий и вежливый учитель вовсе не был близок по духу своему ученику и повелителю. Алкуин упрямо отказывался разговаривать на германском диалекте рейнских областей, считая, что он приемлем лишь для тех, кто желает помолиться и не знает другого языка. Практичному складу ума Шарлеманя он противопоставил кельтскую причудливость и фантастичность. Также он ни за что не соглашался, невзирая на настойчивые уговоры короля, впредь сопровождать вооруженную армию в походах. Алкуин говорил, что его слабое тело не приспособлено для лошадиной спины.

– Но ты же мне сам читал о том, – возражал король, – как царица Савская совершила путешествие к царю Соломону?

– Да, она прибыла в город Иерусалим и многому там дивилась. Но она не последовала за ним в поход против филистимлян.

Обычно ответы Алкуина удовлетворяли жадную любознательность могучего франка. Долгие часы, проведенные ночью в седле, вызвали у Шарлеманя интерес к поведению звезд. (В отсутствие компаса, часов и карт франки пользовались звездами как указателями направления и определяли по ним время.) Почему все группы звезд оборачиваются вокруг одной-единственной, которая зовется Полярной, из созвездия Большой Медведицы? Почему Сириус виден только у линии горизонта, вблизи от Рима? Какая сила вызывает движение звезд, удерживая их в определенных точках?

Алкуин объяснял, как Создатель воздвигал небесный свод над плоской земной равниной – сначала воздух, которым они дышали, затем воду, огонь, таинственную луну, знаки зодиака, небо святых и ангелов и в завершение царство небесное Бога Творца.

Так он начал преподавать астрономию. Когда, как это часто случалось, Алкуину не хватало знаний, он цитировал Вергилия или Августина.

И Шарлемань в возрасте 40 лет с мальчишеским энтузиазмом посещал школу. Он делал быстрые успехи в латыни, потому что его учитель говорил с красноречием Цицерона. Речь Шарлеманя была достаточно беглой, но Алкуин предупреждал, чтобы он правильно употреблял слова: «ara» означало алтарь, «hara» означало хлев, и не следовало путать эти два слова.

– Ошибки в словах опасны, – согласился Шарлемань. – Но ошибиться в значении слова еще опаснее.

У него было давнее пристрастие к хорошему, звучному языку франков. Почему жаркий июль должен называться по имени мертвого Цезаря, когда это месяц сенокоса? И март тоже не имел больше ничего общего с богом войны римлян, его следует называть «лентцинманот» – месяц поста. Абсолютно очевидно, что май должен называться «виннеманот» – месяц веселья.

Шарлеманю доставляло удовольствие переименовывать все месяцы.

– Мой народ плохо знает латынь, – говорил он, – и поэтому люди плохо поют в церкви и плохо молятся, так как употребляют неправильные слова.

– Если твои люди правильно думают, когда молятся, разве имеют значение ошибки в словах?

– Да, имеют.

Шарлемань слишком хорошо понимал, что мысли франков следуют за их желаниями, связанными с блудом и прочей мерзостью, роскошью, бездельем, драками, насилием и пьянством. Его собственные мысли текли в том же направлении. С бешеной энергией, пользуясь уроками Алкуина, Шарлемань изо всех сил старался не дать близким ему людям разложиться морально и физически.

С хорошим чувством юмора воспринял кельт из Йорка трудную задачу обучения чужого народа. Невозможно было противостоять настойчивости короля. Из Англии Алкуин вызвал своих учеников, чтобы те преподавали юношам три первые ступени знания – грамматику, диалектику и риторику с начальными основами математики. Остальные четыре из семи ступеней, или основ, знания – алгебру, музыку, медицину и астрономию – он преподавал сам вместе с лангобардами Петром и Павлом в дворцовой школе. Конечно, школа существовала и прежде в палатах королевского двора в Вормсе, Ингельхейме и Кельне. Так как за странствующим двором Шарлеманя следовало множество дворян и духовных лиц, то занятия в дворцовой школе часто проходили в лугах или винных подвалах.

В стране начали поговаривать, что король Шарлемань, недовольный собственным народом, призвал чужеземцев из Ломбардии и Британии для обучения людей. Разговоры перерастали в ропот.

Проницательный Алкуин методику взял у Пифагора, а большую часть идей заимствовал у других, особенно у Беды Достопочтенного[19], своего духовного учителя. Одна из идей состояла в том, чтобы наполовину обученный ученик обсуждал какой-нибудь вопрос с совсем неграмотным парнем, а сам Алкуин ограничивался тем, что разъяснял ребятам то, что ставило их в тупик.