За спиной громко захрустело, и Матвей, вздрогнув, обернулся. Маленький вьетнамец, опасливо косясь на раздутую, лопнувшую кисть руки, лежащую в сантиметре от его ног, греб стеклянное крошево на лопату. Второй деловито подставил ему раззявленную пасть мешка. На черных стенах плясали их черные уродливые тени.

«К утру должно быть чисто», – ударило в голову Матвею.

Ни ему, ни этим двум обезьянкам живыми отсюда не уйти, понял он вдруг с пронзительной ясностью. Не для профессора с Женей пила в коридоре. Что там пилить? И так на куски всех разорвало. Это его, Лысько Матвея, пилить будут, чтобы в мешки упаковать… Он успел согнуться, но недостаточно быстро, и облевал носки стареньких туфель.

Черенок лопаты проскальзывал в потных ладонях. Весь коридор за периметром лаборатории был заставлен аккуратно (чертовы вьетнамцы!) завязанными мешками. Пот катился по спине, от него хлюпало под мышками, щипало глаза. Гофру вентиляционных труб сплющило и разорвало, в подвале было душно и ужасно воняло гарью, но Матвей, словно робот, отдирал, поддевал на лопату, мел, ссыпал в мешки и мучительно пытался найти выход из западни, в которой оказался.

Вьетнамцы работали споро, к человеческим останкам отнеслись почти философски – молча покидали в мешки и накрепко завязали горловины. Избавившись от самого страшного, они принялись время от времени негромко переговариваться между собой, наверняка ничего не подозревая о грозившей им опасности. Матвей, рассудив, что это их проблемы, ждал, когда начнется погрузка. Это был единственный шанс ускользнуть. Как именно убежать от двоих вооруженных охранников, перебраться через забор на территорию завода и затеряться на его огромной площади, он не знал. Знал только, что, если не сможет этого сделать, ни жинка, ни десятилетний сынок Мыколка его больше никогда не увидят.

В армии Матвей не служил, вместо нее отсидел три года за хулиганство. Драчуном был по молодости, а как выпьет, так совсем диким делался, вот и угодил по этому делу. С тех пор не пил вовсе, но кулаками махать не перестал, совсем недавно остепенился. А сила у него была кряжистая, бычья – всю жизнь работал, не отлынивал. Охранник, не тот, что его привел, а второй, рухнул навзничь, крепко приложившись головой, когда Матвей, сбросив очередной мешок возле распахнутого кузова мусоровоза, ударился в парня всем телом, сбивая с ног. Бугай, которого отделяла железная створка воротины кузова, ничего сразу и не заметил. А когда спохватился, Матвей уже проломился сквозь заросли кустов к забору, перемахнул его и мчался к новым корпусам с прытью, которую могло объяснить только отчаянное желание жить.

Плоская коробочка телефона зажужжала и боком-боком поехала по стеклянной поверхности кофейного столика. Немолодой загорелый мужчина недовольно покосился в ее сторону, не спеша поставил чашку на стол, вытер полные губы салфеткой и успел подхватить трубку на самом краю столешницы, за миг до того, как она шмякнулась бы на выложенный цветной мозаикой пол просторной террасы.

– Слушаю, – произнес он ровным голосом, успев прочитать имя звонившего.

Этот понапрасну тревожить не станет.

– У нас проблема, – коротко отрапортовал звонивший. – Не по телефону.

В небольшом саду, разбитом вокруг бассейна, трещал сверчок. Небо, несмотря на поздний вечер, оставалось прозрачным и светлым – белые ночи еще не закончились. Все вокруг дышало миром и покоем.

«Самое время для неприятностей», – с досадой констатировал хозяин дома и ответил побеспокоившему его в столь поздний час Верняку:

– Жду.

Закончив разговор, он поднялся, запахнул халат на плотном шарообразном животе и бодро, словно на дворе было утро, а вовсе не ночь, направился в дом.

Верняк – Верняков Игорь Семенович, сорока восьми лет, из которых двенадцать провел в местах с холодным климатом и строгими условиями содержания, спускался по мраморным ступеням особняка босса в глубокой задумчивости. Он оставил своего патрона рассерженным, но вины за собой не чувствовал. Да ее и не было. Профессор получал все, что запрашивал, режим секретности нарушен не был, то, что его помощник занес в комп, было благополучно скопировано и сохранено. Кто же виноват, что старикан, даром что ученый, предпочитал бумагу и карандаши? Что там пошло не так, Верняк не знал, да и знать не хотел. Как не хотел знать и того, чем на самом деле занимались эти двое в подвале его заводика. Своих забот хватало. Лаборатория была капризом босса. Хорошо, что подвал надежный, такой с кондачка не развалишь. Только вот бумажки профессорские сгорели дотла, отчего патрон и взбесился. Велел подчистить все к утру, чтоб следов не осталось. Это Верняк понимал. Трупы в подвале ему тоже не нравились.

Он сел в машину, привычно поерзав спиной по кожаной спинке сиденья, пристраивая поудобнее ноющее плечо, и набрал номер начальника охраны. Коротко поговорив, Верняк направился домой, не подозревая, что через несколько часов его снова поднимут на ноги.

– Как, мать твою, сбежал? – заорал Верняк, рывком подрывая с постели сухое, поджарое тело.

Сон соскочил с него, как шелуха с луковицы. Пытаясь одной рукой натянуть брюки, он запутался в штанинах, извергая поток изощренных ругательств.

– Где был Лом? С остальными – что?

В его голове никак не могло уложиться, что какой-то чмошный гастер смог улизнуть от вооруженных ребят из охраны до того, как за ним и остальными уборщиками пришел Лом. От Лома бы не свалил… И теперь этот беглец, который к тому же год работал при лаборатории и неизвестно, сколько чего знает, шатается по «Фармкому», шхерится где-то. А у «Фармкома» территория – двадцать гектаров! Хренова туча цехов и складов! Одно утешает – режимник, наружу так просто не выскочишь…

С ревом промчавшись по спящему городу, Верняк немного успокоился и у самой проходной вызвал Лома. Тот, конечно, не спал и, конечно, был на территории. Встретил машину у ворот склада – по бумажкам Верняков арендовал у «Фармкома» помещение под склад готовой продукции, так что подпольный завод так и именовали – склад. Впрочем, реальный склад тоже имелся и был затарен под отгрузку полностью.

Верняк хоть и бывал в разных переделках, и на зоне, и на воле, но кровью рук не пачкал. Для этого предпочитал иметь рядом того, кому мокрота на роду написана. Лом был как раз из таких. Несуразная крупная фигура с узкими плечами и широким задом, одутловатое лицо, простецкий нос картошкой, полные мокрые губы – разве про такого подумаешь, что он хладнокровнее гадюки? И стрелок от бога. Впрочем, несуразным Лом казался, только если не заглядывать ему в глаза – светло-серые, выцветшие, холодные и равнодушные, как кусок льда.

– Босс, я