— Ну, я пошел, а вы уж тут сами разбирайтесь.

— Бывай здоров, капитан.

Конверт тут же распечатали. Пять листов с портретами и короткая записка, напечатанная на машинке.

— Это фотороботы, — констатировал Горохов.

Литовченко прочитал текст: «Разыскиваются опасные преступники, пособники чеченских главарей, участвовавшие в террористических операциях на территории России. Вниманию граждан! Всех, кто видел этих людей либо знает их местонахождение, просим срочно сообщить в ближайшее отделение милиции, патрулям УВД или позвонить по телефону…»

Горохов отбросил листок и начал рассматривать лица, изображенные на бумаге. Оля тоже присоединилась к изучению портретов.

— Лихо работают! — покачал головой Литовченко. — Значит, пассажиры находятся под колпаком у Ершова. Больше некому составить фоторобот. Но как они их подали? «Пособники чеченских главарей». Все правильно! Никакой катастрофы не было, а значит, и свидетелей быть не должно. Что задумал этот хитроумный Ершов?

Оля отложила два снимка в сторону и сказала:

— Эти двое мужчин сидели позади нас, в следующем ряду. В кожаных куртках на меху. У Наташи был ухажер, и тот ходил точно в такой же куртке. Он служил на севере в авиации.

— И я их видел, — подтвердил Горохов. — Когда самолет поднялся на высоту после посадки в Москве, я ходил в сортир и столкнулся в дверях клозета с этим мужиком. — Он указал на один из портретов. — Но он уже был без куртки и в летной форме, четыре лычки на погонах. Я еще подумал, что у экипажа своего сортира нет, если они общим пользуются. Второй тип стоял рядом. Я так и решил, что он ждет коллегу, чтобы уступить ему очередь, но он отрицательно покачал головой, мол, иди, мне туда не надо.

— Точно, — подтвердила Оля. — Они летели от Питера. Наташу тошнило, и они ее конфетами угощали. Очень любезные, шутили. В жизни не подумаешь о них плохо. А как из Москвы вылетели, они встали и пошли вперед. Потом я их больше не видела, просто забыла о них.

Горохов взял третий портрет.

— Ну а эту красавицу все запомнили. Стюардесса. Она одна оба салона обслуживала после вылета из Москвы. Другие девчонки куда-то пропали. Классная баба. Ну а этих я не помню. Молодой парень и этот седовласый мне на глаза не попадались.

Литовченко снял трубку и вызвал фотолаборанта; когда тот появился в дверях, редактор велел ему забрать портреты.

— Пересними-ка, Юрик, этих ребят на пленку и сделай мне пять отпечатков каждого карманного размерчика, девять на двадцать. Потом сдашь фоторобот Крамину и текст прихвати. Пойдет на четвертую полосу в послезавтрашний выпуск.

Лаборант вышел, а его место занял репортер из хроники.

— Валера, я ее нашел.

— Кого?

— Женщину, которая сбежала из больницы. Ты был прав, на вокзале ошивалась. С трудом приволок сюда. Все руки искусала. И пацан с ней четырехлетний.

— Давай ее сюда.

Двое сотрудников ввели под руки испуганную женщину, лицо которой говорило о бесконечных страданиях, а взгляд был таким острым, что о него можно было порезаться.

— Вы ради Бога не пугайтесь, уважаемая. Здесь вам зла никто не желает. Тут не милиция, а редакция газеты. Поверьте: мы хотим вам помочь.

Женщину усадили на диван, и она тут же взяла ребенка к себе на колени.

— Вы не отнимете у меня Андрюшу?

— А почему мы должны лишать мать ее ребенка? Это же ваш сын?

— Мой. Он только мой, и ничей больше.

Оля повернулась к Литовченко и тихо сказала:

— Кажется, я понимаю, в чем дело. Разрешите, я сама с ней поговорю. У меня лучше получится.

Редактор едва заметно кивнул.

— Как вас зовут? — спросила Ольга.

— Ира, Ирина Подкопаева.

— Мы здесь все с рейса 14-69. И помогаем всем, кто попал в аварию.

— Да, я помню этого мужчину с хвостиком, — она указала на Горохова. — Он помогал нам спускаться с трапа.

— Хвостик придется сбрить вместе с моржовыми усами, — шепнул на ухо приятелю Литовченко.

— Скажите, а к кому вы летели? К родственникам? — продолжала допрос девушка.

— Нет. У моего сыночка больные ноги. С рождения. Врачи говорят, что ему нужны грязевые ванны, но в Доме ребенка нет средств на лечение детей.

Она испугалась собственных слов и замолчала, еще сильнее прижав мальчика к груди.

О каких средствах тут можно было говорить? Женщина выглядела не лучше бомжа. Правда, все на ней было чистым, глаженым, и носила она вещи аккуратно, дорожа тем, что имела.

— А у вас есть деньги на лечение?

— Не очень много, но я копила. Пенсию откладывала. Мне сказали, что я могу устроиться в санатории посудомойкой и мальчик пройдет курс лечения бесплатно.

— Пенсию? — удивленно переспросил Горохов.

Женщина выглядела лет на тридцать, а если ее привести в порядок, то и моложе. Красивое лицо, правильные черты и огромные печальные глаза с болезненным взглядом.

Горохов хотел переспросить еще раз, но Оля подняла руку.

— Вы получаете пенсию по инвалидности? — задала следующий вопрос девушка. У молодой матери навернулись слезы. — Прошу вас, вы только не волнуйтесь, — продолжила Ольга. — Мы попытаемся вам помочь.

— Как? Теперь они меня все равно найдут.

— Никто вас искать не будет. Вы не опасны для них. Вы часто лежите в больнице?

— Два раза в год. Но я не опасна. Меня без милиции привозят. Я сама врачу говорю, когда мне становится плохо, и она дает мне направление. У нас с ней такая договоренность. Я сама прихожу в больницу.

— Вы живете одна?

— У меня своя квартира. Андрюша может жить со мной. Я не опасна. Я говорила…

— Вам разрешали его навещать в Доме ребенка?

— Один раз в месяц.

— А теперь вы его взяли и обратно не привели?

— У него ножки больные, а они не лечат. У них нет средств. А он очень хороший мальчик. Умненький, все понимает и, кроме ножек, ничем не болеет.

— У вас первый ребенок?

— Третий. Первых двух в роддоме отняли и сказали, что рождались мертвые. Но я-то знаю, что это не так. Они мне их даже не показывали. А когда я требовала, меня тут же в психушку отправляли. А Андрюшу я решила родить тайно. Уже с акушеркой договорилась. Но он решил выйти на свет раньше времени. У меня схватки начались неожиданно. Я поехала к акушерке, а в трамвае потеряла сознание. Вызвали «скорую», и опять я в роддом попала. Но в этом лучше было. Там главврач хорошим человеком оказался. Он сказал, что если я подпишу отказную, то мне позволят навещать сына в Доме ребенка. Слово он свое сдержал. Если бы не больные ножки, я бы не стала его забирать. Только ведь дома со мной ему жилось бы лучше. Я ведь могу уборщицей подрабатывать. Меня уже брали, наш подъезд мыла, а сейчас пенсию повысили.