— В чем дело? — безучастно спросила она.

— Ты стряхнула на меня воду.

Ее платье тоже покрывали темные пятна, едва различимые в лунном свете.

— Ты слышишь? — вдруг спросил он. — Это соловей. Птичья трель казалась Джине печальной, будто соловей пел о потерянной любви и недостойной жизни.

— Ты плачешь? — Кэм с подозрением взглянул на супругу. Как всякий мужчина, он ненавидел женские слезы.

— Нет, — дрожащим голосом сказала она. — Это лишь капли дождя.

— Теплый дождь, — произнес он, коснувшись пальцем ее щеки. — Что тебя расстроило? — Герцог выглядел озадаченным.

— Моя мать послала мне неприличный подарок. Она была легкомысленной женщиной. Сибариткой. — Джина, казалось, выплевывала эти слова. — И очевидно, думала, что я такая же!

— Сибаритка? Графиня Линьи?

— Распутница, насколько мне известно.

— Вздор, — ответил Кэм. — Может, она и произвела на свет ребенка вне брака, но это еще не делает ее распутницей.

Джина пошла обратно по темной дорожке, мокрый шелк прилипал к ее ногам.

— Вздор, говоришь? Она родила не одного внебрачного ребенка. Их у графини Линьи двое.

— Двое? С чего ты взяла?

— Значит, моя мать не сказала тебе, что получила второе письмо шантажиста?

Кэм схватил Джину за руку.

— Ну и что в нем?

— У меня есть брат! — выкрикнула она;

— Что еще было в письме? — Он стоял перед ней, загораживая путь к дому. — Требование денег? Ты показала его Раунтону?

— О деньгах речи не было. Письмо доставили моей матери, и Раунтон его пока не видел.

— Я поговорю с ним. Мы должны нанять человека с Боу-стрит. Проклятие! Очень сожалею, что это снова произошло.

— Думаю, твой отец уже нанимал агентов.

— Нет ли в письме какой-нибудь зацепки? Оно на французском?

— Нет, на английском.

— Любопытно, первое было на французском.

Джина нахмурилась.

— Язык несколько странный, но в письме точно сказано, что у меня есть брат.

Полуобняв Джину за плечи, Кэм легонько поглаживал руку.

— Возможно, язык странный потому, что это писал француз.

— Не думаю. Но кто еще, кроме француза, мог знать о графине? Я имею в виду, знать о существовании второго ребенка?

Кэм продолжал гладить ее, и Джина вдруг ощутила легкую дрожь. Он стоял на дорожке под персиковым деревом, свет полной луны проникал сквозь листву, образуя на ее плечах танцующий узор.

— Я всегда хотел иметь брата, — сказал он.

— Не в этом дело! — раздраженно произнесла она. — Кому захочется иметь незаконнорожденного брата?

— И ты незаконнорожденная, Джина. Она старалась не думать так в отношении себя, и обычно ей это удавалось.

— Конечно, — подавленно вымолвила она.

— Не хотел тебя обидеть. Просто я не вижу смысла в беспокойстве по поводу ошибок, которые совершили родители.

— Герцог всегда был на высоте, и я уверена, что у тебя нет незаконнорожденных братьев и сестер.

— Возможно. Хотя он поставил себя выше закона, — ответил Кэм. — Мне было около пятнадцати лет, когда я обнаружил, что он замешан во многих незаконных делах. Просто чудо, как все это не выяснилось до его смерти. Тебя никогда не удивляло, откуда берутся деньги, несмотря на то что в поместье очень мало земли? — Джина покачала головой. — Игра. Не в азартные игры в каком-нибудь игорном доме. Спекуляции на бирже. И лишь в том случае, когда он знал, что останется в выигрыше, поскольку сам это организовывал.

— Боже мой!

— Деньги, которые инвесторы, привлеченные герцогским титулом, вкладывали в его мошеннические предприятия, он успевал забрать раньше, чем эти компании разорялись. — Кэм снял руку с ее плеча. — Так что пара-тройка его незаконнорожденных детей меня бы не слишком обеспокоила.

— Извини, — пробормотала Джина.

Он пожал плечами.

— Мы не отвечаем за своих родителей.

Капля воды упала ей на спину, заставив поежиться, и большая рука снова легла на ее плечо, казавшееся в лунном свете алебастром высокого качества.

Он наклонился, и Джина затаила дыхание. Но Кэм не мешкая прижал ее к себе и поцеловал. В этом поцелуе не было почтительности, не было нежного прикосновения к губам, приятного, доставляющего удовольствие и вполне приемлемого. Его поцелуй оказался неистовым, влажным, требовательным. Джина открыла рот, чтобы запротестовать, и он тут же нагло взял то, что ему предлагали.

Она лишь потрясенно молчала, чувствуя, как его руки гладят ее обнаженную спину и опускаются к талии. Она даже не заметила, когда сама обняла его за шею, чтобы удержать на тот случай, если он попытается освободиться.

Но ведь ее целует не Себастьян, а муж, для которого не имеет никакого значения их недопустимо длительный поцелуй. Он лишь еще крепче прижал ее к своей твердой груди, так что темно-голубой шелк платья не мог защитить ее от нежданных ощущений.

Кэм приветствовал ее объятие удовлетворенным вздохом, а она все теснее приникала к нему, страстно желая вобрать в себя то, что пульсировало между ними. Он вдруг простонал и отстранился.

Сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди. Джина открыла глаза.

— Бог мой! — хрипло произнес он. — Твои глаза были такими же зелеными, когда я женился на тебе?

Но в следующий момент он, видимо, забыл, что хотел сказать. Ее губы от поцелуев были малиновыми, желанными. Он похитил свою личную собственность. Кэм зачарованно смотрел, как она провела языком по нижней губе.

— Я тебя попробовала. Ты изумительный на вкус, — прошептала она, склонившись к нему.

Он опять безжалостно припал к ее рту, словно жаждущий в пустыне к источнику, но все же отпустил ее, когда Джина откинула голову.

— Мне совсем не нравятся влажные поцелуи, — заявила она, продолжая обнимать его за шею.

Зеленые глаза потемнели, сейчас они были под цвет пихты.

— Нет? — спросил он и нагло облизнул ее губы, соблазнительные сверх всякой меры. — А я думаю, нравятся.

Она попыталась ответить, но смогла только перевести дух.

— Ты что-то сказала, жена?

— Ты лижешь мое ухо? — в замешательстве выдавила она.

— Угу. Как видишь, мне нравятся влажные поцелуи, — сказал он, проводя языком по лебединому изгибу ее шеи. — Влажные, — повторил герцог, прокладывая дорожку по ее мокрой щеке к открытому рту.

Никаких замечаний по поводу влажных поцелуев больше не последовало. Удовольствие опалило его чресла, когда язык Джины так невинно — и так пылко — встретился с его языком. Оно бушевало у него в груди, когда она с трепетом ответила на прикосновение его напряженных бедер, а потом едва ощутимо снова и снова прижималась к его телу. Все это говорило о невинности и о страстном желании.