Вообще-то статус, близкий к «серому кардиналу» или фактического премьер-министра, Кривошеин считал наиболее оптимальным. И, похоже, Столыпин, во-первых, ожидая скорую опалу, во-вторых, чувствуя усиление собственного нездоровья после пережитого в марте стресса, предпочел пропустить вперед младшего товарища. План разработали следующий: монарху предлагается обновить руководство двух ключевых министерств – внутренних дел и финансов. Первое возглавляет человек Столыпина (нижегородский губернатор А.Н. Хвостов), второе – Кривошеина (директор Волжско-Камского банка П.Л. Барк). Столыпин становится номинальным премьером, Коковцов уходит совсем. Подлинным лидером будет Кривошеин. С такой конфигурацией Николай II, безусловно, согласится, ибо нужда крутой кадровой перетряски разом отпадет.

До трагедии в Киеве тандем успел немало: заручился одобрением монарха; организовал смотрины Хвостова (удачные, хотя в Нижний ездил взбалмошный Распутин); 10 августа назначил Барка заместителем министра торговли и промышленности, обещая осенью еще более завидное возвышение. Для Коковцова приготовления противной стороны тайной не являлись. Не потому ли и прозвучал в киевском театре спасительный для него выстрел?

Почему реформаторы ополчились на оппонента именно в 1911 году? Причина – все та же, финансовая. Скупой министр тормозил ассигнование нужных сумм на преобразование деревни. Воспрепятствовал переводу Крестьянского поземельного банка (посредника на рынке земли) под крыло ГУЗиЗа, сорвал учреждение Хлебного (под госзакупки зерна) и Сельскохозяйственного банков. Если первое и второе не было критичным, то фиаско третьего проекта, должного обеспечить мужиков ссудами на приобретение нового, современного инвентаря и иные способы улучшения производства, серьезно влияло на темп реформы. Осознав и неприемлемость межведомственного разделения государственного кредита, и тщетность в достижении компромисса с Коковцовым, Столыпин с Кривошеиным взяли курс на изгнание того из правительства.

Странная гибель Петра Аркадьевича не отвратила оставшегося в одиночестве Кривошеина от опасной затеи. Правда, исполнялась она им с куда большей изощренностью, чем при прямолинейном премьере-реформаторе. Александр Васильевич старался выстраивать тонкую интригу, чтобы враг не сразу догадался, откуда дует «ветер». Дебютную партию разыграл летом 1912 года. Воспользовался смертью 9 мая русского посла в Германии графа Н.Д. Остен-Сакена, а также хорошими отношениями с В.П. Мещерским. Князь помог донести до императора идею замены «либерального» главы МВД А.А. Макарова, выдвиженца и преемника Столыпина, правым консерватором Н.А. Маклаковым, черниговским губернатором. Заодно царю внушалось, что Коковцов подобную рокировку расценит крайне отрицательно и, скорее всего, уйдет в отставку. Почему бы государю ее не принять, в качестве компенсации отослав сановника на вакантное место в Берлин?

Николай II прощание с прижимистым финансистом ради крутого жандарма счел приемлемым накануне отлучки в Москву на торжества по случаю открытия 30 мая памятника Александру III у храма Христа Спасителя, а 31-го числа – музея, названного в его же честь. В Первопрестольной С.Д. Сазонов, шеф МИД, рекомендовал откомандировать к кайзеру Вильгельму II посланника в Греции С.Н. Свербеева. Однако император признался, что думает о другой персоне. Вернувшись в Царское Село, он встретился 8 июня 1912 года с премьер-министром, которому сообщил о намерении избавиться от Макарова, и, полагая, что собеседник с этим не смирится, предложил ему службу послом в Германии. Коковцов, впрочем, на провокацию не поддался. От сотрудничества с креатурой Мещерского Маклаковым не уклонился, но раскритиковал кандидата и попросил отложить увольнение нынешнего министра до завершения выборной кампании новой, четвертой Думы. Романов не возражал. И уже 13 июня 1912 года газеты запестрели утечками из информированных источников о решении отправить в Берлин Свербеева.

Пусть кавалерийский наскок с германским посольством не убрал с властного Олимпа неудобную фигуру, зато монарх отныне не исключал расставание с Коковцовым. Тенденцию стоило подстегнуть, опираясь, в том числе, на вновь избранный депутатский корпус, в котором по-прежнему доминировал союз октябристов с националистами, правда, несколько ослабленный в сравнении с прошлым созывом (98 и 120 мандатов).

Парламент в Таврическом дворце собрался 1 ноября. Вечером 5 ноября из Спалы (Царство Польское) в Царское Село возвратился Николай II с женой и детьми. А ровно через месяц Коковцов пережил второй неприятный инцидент. 4 декабря 1912 года военный министр В.А. Сухомлинов на приеме у монарха замолвил слово о В.Н. Воейкове, командире лейб-гвардии Гусарского полка, хорошо знакомом государю по своей активности в сфере распространения в войсках занятий гимнастикой и иными видами спорта. Предприимчивый генерал-майор попал в поле зрения и царя, и министра давно. Он возглавлял структуру, изучавшую физическое развитие нижних чинов гвардейского корпуса и столичного военного округа, написал наставление для обучения солдат гимнастике, с 1909 года руководил офицерской гимнастическо-фехтовальной школой, а в 1912 году – испытательной комиссией по отбору спортсменов для участия в пятых Олимпийских играх и самим Российским олимпийским комитетом.

Так вот, Сухомлинов предложил поощрить Владимира Николаевича министерской должностью – главноуправляющего по делам физического развития населения Российской империи. Император, конечно же, одобрил подобную инициативу, нисколько не подозревая о подвохе. Ведь новая структура потребует новых ассигнований. А как к росту казенных трат относился действующий первый министр? Крайне отрицательно! Неудивительно, что ближе к полуночи к Николаю II обратился напуганный министр двора барон В.Б. Фредерикс, тесть Воейкова, с просьбой отсрочить обнародование данного назначения до личной беседы с Коковцовым.

Царь воспринял протест премьера с огромным раздражением. Тем не менее 6 декабря с ним поговорил и… прислушался к его доводам. Если Фредерикса Коковцов поднял на ноги напоминанием о родственных связях того с «олимпийским» генералом, которые Дума и левая общественность едва ли оставят без внимания, то властителя, судя по всему, переубедил угрозой собственной отставки и ссоры с Думой, часто враждебной к несогласованным с ней актам. Глава правительства и вправду явился в Царское Село с соответствующим заявлением об уходе. В какой-то степени повторилась история весны 1911 года: суверена вынудили исполнить чужую волю. А такое Николай II не прощал никому…

Сухомлинов не ладил с Коковцовым тоже из-за денег. Минфин норовил сэкономить везде – и на аграрной реформе, и на перевооружении армии. Любопытно, что за Воейкова министр хлопотал в декабре, а не в мае или июле 1912 года, то есть перед отъездом российской команды на Олимпийские игры в Швецию (5—27 июня) или по ее прибытии из Стокгольма, когда проблема успешности российского спорта имела заметное международное значение. Ведь наши завоевали всего пять медалей (две серебряные и три бронзовые), тогда как хозяева – шведы – шестьдесят пять. Тем не менее летом вопрос о переводе спортивной работы на государственный уровень не возник. Сухомлинов «проснулся» зимой или… его «разбудили». Кто-то из коллег подсказал Владимиру Александровичу, как спровоцировать премьера на неадекватный поступок.