И, незаметно для себя, засыпаю…

– Слушай, а тебе какая музыка нравится? Ну, из ваших?

– Из наших?

– Да, европейских.

– Не знаю… – задумываюсь, а что мне в самом деле нравится? И не могу припомнить ничего, кроме совершенно классических вещей, который на слуху. – Я, честно говоря, не слушаю. Привыкла к тишине. Я даже наушники шумоподавляющие надевала, когда уроки делала, чтоб звуков лишних не слышать…

– Но ты красиво двигалась там, в клубе.

– А… Это случайность…

В разговоре возникает пауза, потому что я опять краснею, припоминая, как танцевала в клубе, забывая обо всем, кроме музыки. И его волчьего взгляда из темноты зала.

Азат, наверно, тоже вспоминает этот момент, потому что смотрит на меня похоже. Так же, как и тогда, жадно и жарко.

– Как ты думаешь, долго еще? – торопливо прерываю я эту чувственную пытку, перевожу разговор в другое, более волнующее русло. Вернее, оно должно быть более волнующим, но…

Но не хочу сейчас даже думать о происходящем между нами.

И вообще, такой странный выверт сознания…

Я бы должна испытывать постоянный страх, опасность, может, уныние… Но рядом с Азатом мое постоянное чувство – неловкость и странное томление в груди.

Ловлю себя на том, что постоянно смотрю на него, хотя, наверно, в этом как раз ничего особенного: нас тут двое, на кого мне еще смотреть?

Но я не просто смотрю.

Я словно… Любуюсь? У него темные глаза, такие темные, что в них даже огни свечей не отражаются. И кажется, что там глубина невозможная.

У него красивая борода, недлинная, ухоженная даже сейчас, спустя сутки нашего сидения тут. И губы у него… Ох…

Засматриваюсь и тут же одергиваю себя.

Глупая, такая ты глупая, Нэй! Не о том думаешь! Не о том!

– Скоро, сладкая, конечно, скоро, – успокаивает меня Азат, встает с пола, на который перетащил один из матов, до этого покрывавших импровизированную лежанку, обнимает меня.

И я уже не противлюсь. Давно не противлюсь. Его объятия – единственное, что сейчас есть у меня хорошего. Единственная моя опора, чтоб не скатиться в безумие отчаяния.

Мы тут уже сутки, если верить моим наручным часикам. Они механические, подарок отца на шестнадцатилетие, и вполне функционируют здесь, под землей. В отличие от умных часов Азата, которые перестали работать, потеряв связь с вышками интернета, как и его телефон.

За эти сутки, часть из которых я, слава Всевышнему, проспала, мы успели один раз перекусить яичной лапшой, прогуляться в парочку соседних пещер, связанных с нашей, вернуться обратно… И поговорить.

На совершенно отвлеченные темы, старательно не касаясь той, самой животрепещущей, самой волнующей.

Я периодически обдумывала нужные слова, которыми могла бы донести до своего мужа ( как это странно звучит, как странно!), что не хочу с ним быть, что не готова, что так неправильно… И не находила нужных.

Все, что я могла сказать, уже так или иначе было сказано, а все, что он мог мне ответить, уже было отвечено.

Да и имело ли это все сейчас хоть какое-то значение? Мы рисковали отсюда никогда не выбраться. Умереть тут, под каменной толщей.

И, в свете этого, совершенно не важно было, кто мы друг другу, и какие раньше у нас были взаимоотношения и недопонимания.

Я прижимаюсь к теплому боку Азата, щурюсь на огонек единственной свечи, скудно освещающей пространство рядом с нами. Азат в первые же часы нашего пребывания здесь потушил и убрал все лишние свечи, и такие продуманные действия пробрали меня до костей. Я хотела спросить, неужели он думает, что нам придется их… экономить?

Хотела, но не стала, страшась услышать ответ.

Просто трусливо спряталась за уверенность, железобетонную твердость своего спутника, за его широкую спину. И надеялась, что все будет хорошо, что беда нас обойдет стороной.

Азат изо всех сил поддерживал во мне эти эмоции, не позволял скатиться в панику, и вообще, настолько разительно отличался от того Зверя, терзавшего меня в своем доме, делавшего все, что ему заблагорассудится, что мне иногда казалось, будто это два разных человека.

Тот Зверь был жестоким, жутким и самодовольным. Он не слышал никого и ничего. И не считал меня за человека, не видел во мне личность.

А Азат сейчас словно превратился в веселого отчаянного парня, не унывающего, умеющего находить выход из сложных ситуаций. И мне этот парень нравился.

А еще, в его взгляде, когда, задумавшись, он смотрел на меня, чудно переплетались обе личности… Темный, жадный взгляд Зверя и хитрая усмешка Азата…

И мне так нравилось это, так нравилось!

И, да, похоже, я схожу с ума…

Азат что-то мягко урчит мне в ухо, прижимая к себе, даря тепло и уверенность, а я…

Я нежусь в его словах. В его успокаивающем тоне. В его руках, горячих и опытных…

И, когда он мягко кладет меня на спину и наваливается сверху, глядя в глаза черным Звериным взглядом… Я не сопротивляюсь.

Я обману, если скажу, что никогда не задумывалась об отношениях с мужчиной. Конечно, задумывалась, я же живая. И, тем более, видя, как легко мои сверстницы, да та же Лаура, общаются с противоположным полом, невольно примеряешь какие-то роли на себя.

Но, честно говоря, до этих ужасных каникул, в голову ничего конкретного не приходило. Я не думала, каким он будет, мой муж. Не мечтала о нем.

Не представляла наших детей, нашу совместную жизнь.

Я вообще не представляла свою жизнь с мужчиной.

И уж тем более не представляла первую брачную ночь.

Сейчас, гладя в темные, обволакивающие глаза Азата, я думаю о том, что… Что, наверно, это все неправильно.

У меня все неправильно.

И жених, и свадьба… И мое отношение к этому. Неправильное, нетрадиционное. Не уважаю я традиции предков, не хочу смиряться с выбором и судьбой…

Не хочу, но приходится.

Азат ведет себя по-другому сейчас, не так напористо, не так грубо. Он словно… Словно пробует меня, потихоньку, мягко и аккуратно. И обескураживает этим.

Я не ощущаю себя замужем, вот нисколько. И до сих пор то, что меня лишили выбора, ужасает и злит.

Но сейчас, в этой темной пещере, он – единственный мой источник сил, света и энергии. Он – совсем другой. И смотрит на меня так, словно… испытывает то же самое.

Словно я для него тоже – источник сил, энергии и света.

Он тянется ко мне не только телом, но и, кажется, душой. И я не могу ему противостоять.