так обидно, что даже при мысли об испанском и о «новом годе кастельяно» по зрачкам начинали ползать черные пятна, а голова кружилась так, что я приваливалась к стене. Почему-то именно эта неудача дедовой кувалдой шарахнула по моей новой, красивой и эффективной жизни. Люба, как могла, пыталась меня успокоить.

Настюш, это же к лучшему.

Почему?

Они же летом ездят в Испанию на курсы, ты бы все равно не поехала.

И что?

Ну, не будешь чувствовать себя изгоем, это бывает разрушительно, Настюш.

Однажды я подумала, что меня не взяли из-за бедности. Даже Сашины родители дали бы ей денег на Испанию. И все, кого я знала с факультатива, могли себе позволить эту поездку. Но как на кафедре испанского узнали, что я не могу? Может быть, во вступительном эссе надо было насочинять, что я уже была за границей? Или что мы с родителями ходим в Большой театр?

С Верой мы не разговаривали и не смотрели друг на друга. Когда я приходила на факультет, то всегда знала, где она находится. На месте Веры было пульсирующее пятно, что-то вроде тревожной лампы, которое никак не должно было влезть в мое поле зрения. Это напоминало игру в телефоне, где надо избегать змеи или пиксельной бомбы. Для меня все это несмотрение на Веру было мучительным.

Через пару дней после той вечеринки начались зачеты. Если я понимала, что Вера уже в аудитории и собирается идти отвечать, я выходила из здания. Шаталась по подземному торговому центру и посматривала на уведомления в телефоне. По сообщениям в чате нашей группы я понимала, пора ли возвращаться. Когда я снова оказывалась на факультете, Веры уже не было. Если я приходила на зачет первой, она поступала так же. Каждое утро и каждый вечер я проверяла, не заблокировала ли меня Вера в соцсетях.

Деньги почти закончились. В первые две недели декабря я растрачивала их на кофе, пирожные и всякие мелочи вроде лака для ногтей и дешевых сережек из супермаркета. Я рассчитывала на Верину еду, потому что это Вера заставляла меня наслаждаться жизнью и покупать ненужное. А еще я слишком привыкла к ее дому и нашему быту. И подчинилась Вере и ее легкому способу жить.

Иногда я представляла свою новую жизнь как крепкое симметричное здание с красивым парком вокруг. Теперь с него будто сорвало штукатурку, крышу и наличники, как после урагана, и от здания остался только остов из серых досок. Но я все еще думала, что его можно восстановить. Я цеплялась за свою эффективность и бодрилась. Если жизнь подкинула лимоны, сделай из них лимонад, сказала Карина. Я не делилась с ней своими проблемами и испугалась этой ее фразы: неужели всем видно, что я не справляюсь?

Когда денег осталось совсем мало, я решила худеть. Давно пора, подумала я, а то пойду работать на телевидение и не влезу в кадр. Я сказала об этом Любе, и на следующий день она принесла мне блокнот, в который были вписаны буквы, цифры и таблицы.

Я подсчитала калории основных продуктов, — сказала Люба. — Но здесь не на сто грамм, а на столовую ложку, это очень удобно.

Люба, ты ради меня это сделала?

Настюш, ты что, такое не делается за ночь. Пользуйся, я и так почти все помню.

А еще Люба отправила мне ссылки на группы, которые мотивировали не сдаваться. Со страницы под названием «40 кг» на меня прыгнула фотография кожи, которую изнутри растягивали кости. Я не сразу поняла, что это человеческое тело. В группе советовали есть гречку. Люба тоже советовала гречку. На следующие две недели я составила список блюд из гречки, риса и самого дешевого йогурта.

В первые несколько дней диеты я чувствовала энтузиазм. У меня появилось даже чуть больше сил. Каждое утро я вставала боком к зеркалу, поднимала футболку и сильно втягивала живот. Мне казалось, что он уменьшается.

С зачетами тоже все шло неплохо. Мне было необходимо закрыть сессию с первого раза, чтобы сохранить стипендию. А на январь нам назначили четыре экзамена, и их все надо было сдать на пятерки, чтобы получить повышенную стипендию. Она равнялась половине той суммы, которая приходила от родителей. Это треть будущего дохода. Десять дней жизни.

В то же время я мечтала найти работу. Но очень боялась вылететь из университета, так что планировала начать поиски хотя бы под конец второго курса. И только по специальности. Я знала, что некоторые студенты устраиваются официантами или кассирами. Тогда мне казалось, что это для тех, кому не надо пробиваться и уезжать за тысячу шестьсот километров от Москвы в случае неудачи. Я не могла обменять свою драгоценную учебу на сытость.

А потом я завалила зачет. Его сдали все, кроме меня и двух москвичек.

Преподавательница задала обычный вопрос. Я знала, что ответить, но вдруг в голове что-то хлопнуло, все мысли и слова сбежали. Это было так, будто я всю жизнь носила на себе что-то очень ценное и неподъемное. А теперь оно исчезло, и вместо грусти я могла чувствовать только легкость.

У меня не получилось скатать на языке даже одно-единственное слово. Посидела молча, встала и вышла. Даже не забрала зачетку, ее потом принесла рыжая Аня.

Уже в метро я разрыдалась. Меня гладила по спине женщина, трепал за плечо мужчина. Но я не успокаивалась, и в конце концов меня прекратили трогать. Подъезжая к своей станции, я перестала плакать. Испугалась, что встречу кого-нибудь из общежитских.

Ветер толкал меня в бока, живот и спину. Колотил по телу со всех сторон. Я не могла тратиться на маршрутку и пошла пешком. По пути я пыталась понять, как так получилось. Видимо, в моей голове было столько всего набито, что она просто взорвалась и опустела. А еще на зачете я была голодная.

Когда я дошла до комнаты, во мне не осталось ни одного чувства. Все силы вытряслись. Я легла и уснула.

Проснулась и увидела Любу. Она сидела за моим письменным столом и читала. Профиль Любы был будто бы нарисован в «пейнте» ломаной линией. Даже когда Люба сидела, вместо живота у нее была яма. Чувством, которое опустилось на чистейшее безразличие после первой истерики в Москве, была нежность к Любе.

Люб, а как я проживу теперь без стипендии.

Люба закрыла книгу и положила ее на стол углом к углу. Повернулась