удалось договориться с герцогом. Особняк был окружен прелестным садом, но и сад, и сам дворец показались королеве-матери недостаточно большими, и она сочла своим долгом расширить владения, скупая все окрестные земли. После этого она отправила гонца к своей тетке, великой герцогине Тосканской, с просьбой прислать чертежи ее любимого дворца Питта во Флоренции, где прошло ее детство. Чертежи были переданы внучатому племяннику Андруэ дю Серсо, модному в то время архитектору Саломону де Броссу, которого королева-мать уже использовала при строительстве своего замка Монсо в Бри и который теперь завершал строительство замка Куломье, одновременно планируя здание парламента Бретани в Ренне.

Саломон де Бросс сумел увязать предложенную модель с чисто французскими традициями, и второго апреля 1615 года Мария Медичи торжественно закладывала первый камень, приложив к нему три золотые и три серебряные медали. Архитектор же, дабы лучше следить за строительными работами, поселил своего сына Поля в старом герцогском замке, уже переименованном в Малый Люксембургский дворец (Ныне резиденция главы Сената).

К несчастью, из-за размолвок и последовавших за ними «войн» между королевой-матерью и Людовиком XIII строительство было приостановлено на три года. Теперь же владелица собиралась триумфально завершить начатое, дабы прекрасный дворец стал символом ее вновь обретенной славы и власти, которую она надеялась снова получить над сыном.

Мадам де Шеврез не бывала здесь с тех пор, как еще юной девочкой сопровождала королеву-мать, когда та приезжала со своими детьми в Малый Люксембургский дворец, чтобы показать им животных со здешней фермы — кур, кроликов, уток, собак, осликов — и дать им порезвиться в саду. Когда карета поднялась по улице Турнон, Мария была поражена размерами и элегантностью строения: основное здание уже имело стены и крышу, но окна еще не были застеклены. Во дворе о, чем-то ожесточенно спорили двое мужчин. Герцогиня узнала Флорана д'Аргужа, казначея королевы-матери, и Саломона де Бросса. Немного поодаль, на ступенях крыльца, мсье де Ришелье наблюдал за ними с полуулыбкой на тонких губах. Вот, собственно, и все, что увидела Мария, выйдя из кареты.

— Госпожа герцогиня де Шеврез? Какой приятный сюрприз! Ее Величество будет в восторге… Как, впрочем, и я!

— Ваше Преосвященство так добры! — пробормотала Мария, которой пришлось срочно сделать усилие, чтобы припомнить, что глава занюханного Люсонского епископства являлся теперь принцем церкви и именно ей предстояло поцеловать украшенное рубином кольцо, которое он носил поверх перчатки. — Я не надеялась доставить вам подобное удовольствие!

— Можно быть священником и при этом не оставаться равнодушным к присутствию самой красивой женщины при дворе. Королева-мать в большой галерее с господином Рубенсом, но позвольте же я провожу вас! Там есть еще труднопроходимые места.

Он говорил приветливым тоном и был сама любезность, но Мария не могла избавиться от мысли, что за всем этим крылось любопытство и кардинал рассчитывал уловить хотя бы обрывки разговора между двумя женщинами, тем более что одна из них имела привычку говорить громко. Впрочем, то, что Мария хотела узнать, не относилось к государственной тайне.

Следуя за Ришелье, герцогиня поднялась на второй этаж, где копошились несколько рабочих, пересекла внушительных размеров квадратную комнату, украшенную роскошным камином из белого мрамора с золотой отделкой, будущую спальню хозяйки, и вступила в длинную западную галерею, одна из комнат которой была еще не закончена. Здесь она и нашла королеву-мать в компании фламандского художника, чье имя Ришелье упомянул столь естественным тоном, ибо к мастеру уже пришла слава. Это был мужчина лет пятидесяти, благообразной наружности, высокого роста, с полным румяным лицом. Одет он был богато, в соответствии со своей известностью. В этот самый момент он представлял Марии Медичи, сидевшей в кресле из эбенового дерева, едва вмещавшем ее грузное тело, еще более объемное благодаря фижмам и пышным юбкам, три вертикальные картины, поставленные на полотно, расстеленное прямо на роскошном паркете. Королева-мать, подперев рукой жирный подбородок, внимательно их разглядывала.

Речь шла о картинах из числа двадцати четырех живописных работ, предназначенных для украшения здешней галереи и посвященных исключительно жизни Марии Медичи. В роскошных одеяниях или чуточку оголенная — одно плечико или одна грудь, не более! — она фигурировала посреди пухлых, вернее, откровенно пышущих здоровьем аллегорий и раскормленных ангелочков, однако краски просто восхищали своей свежестью.

— Вот здесь, — говорил художник с заметным фламандским акцентом, — изображена…

— Моя коронация! Это же очевидно. А здесь?

— Регентство и правление королевы.

— Чудесно… Ну а здесь?

— Как Ваше Величество может видеть, речь идет об апофеозе короля Генриха IV, ее августейшего супруга…

Она поморщилась и выпятила нижнюю губу:

— Вы, вероятно, могли бы объединить ее с предыдущей? В конце концов, раз уж я заказала для восточной галереи серию картин, посвященных королю, возникает некоторая двусмысленность… Когда вы планируете закончить?

Рубенс собирался отстаивать свою точку зрения, но передумал, чувствуя, что назревают новые требования.

— Мадам, мадам! Ваше Величество должны понять, что это огромный труд, и в моей мастерской в Антверпене, где у меня почти три десятка помощников и учеников…

— Клянусь Святым Чревом, как говаривал покойный король Генрих! Зачем же проделывать такой путь? Перебирайтесь сюда и работайте с таким количеством людей, которое вам только может понадобиться! Ваши картины восхитительны, и мне они нравятся, но, как видите, работы во дворце продвигаются быстро, а я хочу переехать в дом, законченный во всех отношениях. Даю вам полгода!

— Полгода? Смилуйтесь!

— Не умоляйте понапрасну, мсье Рубенс! — отрезал кардинал Ришелье. — Подумайте о том, что эти прекрасные творения вознесут вас на вершину славы и что в ваших же интересах удовлетворить пожелание Ее Величества! Вы должны последовать ее совету и работать здесь. — Повернувшись к Марии Медичи, он продолжил:

— Я имел огромное удовольствие сопровождать госпожу герцогиню де Шеврез к Вашему Величеству!

Королева-мать выбралась из своего кресла и раскрыла объятия:

— Ах, Мария!.. Как это мило… но весьма неосмотрительно! Я очень, очень сердита!

— Я тщетно стараюсь угадать, чем я имела несчастье так прогневить Ваше Величество? — пробормотала герцогиня, присев в глубоком реверансе. — Я всего лишь приехала, беспокоясь о вашем здоровье: вы были бледны вчера вечером!

— Если я и была бледна, то от гнева! С чего это тебе вдруг вздумалось подталкивать этого юного хлыща Монморанси к моей снохе?

— Я? Я никого не подталкивала, мадам! Если Монморанси влюблен в мадам Анну, я тут ни при чем.

— Для тебя лучше, чтоб это было именно так. У тебя и так не слишком хорошие отношения с королем, моим сыном, и тебе бы следовало лучше присматривать за ней. Молодая и неопытная, она так нуждается в мудрых советах, особенно если и она питает