D'habits nouveaux арrès faicte la treuve,

Malice, Iramme et machination;

Premier mourra qui en fera la preuve;

Couleur Venise insidiation.

Одежды сменят после некой передышки,

Злоумышляя подлость и злодейство.

Тот первый сгинет, кто докажет это.

Венеции цвета таят коварство[15].

Как с ним случалось всегда, едва он закончил записывать текст, к нему вернулась полная ясность сознания. Он с привычным удивлением перечитал написанное. На этот раз послание Парпалуса не выглядело загадочным, наоборот, было совершенно ясно, о чем шла речь.

«Под новыми одеждами скрываются коварство, козни и интриги. Кто примерит эти одежды, умрет первым. Цвета Венеции таят в себе западню».

Несколько мгновений спустя толкование исчезло из сознания Мишеля, оставив слабый след: «коварство, козни и интриги», соединенный с названием города: Венеция. Он поднялся, вышел в коридор и спустился по лестнице. Жюмель, ссутулившись, поджидала его на пороге кухни. Мишель едва на нее взглянул.

— Я еду в Италию, — объявил он решительно. — Мне надо в Венецию.

Жюмель разинула рот.

— Но мы только что поженились! — воскликнула она, прижав руки к груди, — Не можешь же ты оставить меня вот так!

Мишель упрямо дернул головой, и стало ясно, что возражений он не потерпит.

— Я сказал, мне надо ехать. Я должен изобличить врагов. От этого зависит мое счастье, да и твое тоже.

— Тогда возьми меня с собой!

— Нет. Я не знаю, есть на тебе вина или нет. Но прежде всего, я не хочу рисковать. Я уже причинил зло одной женщине и не хочу того же для тебя, даже если ты и заслужила. — Мишель вздохнул, — Помоги мне собрать вещи.

Жюмель разрыдалась.

— Поклянись, что уедешь ненадолго.

— На месяц или на два, не больше. За это время я должен избавиться от врагов, — Мишель нахмурился. — Живых или мертвых.

Шумное и устрашающее появление демона сопровождалось землетрясением. В несколько мгновений пустыня расцвела растениями. Там были кусты со странно симметричной листвой либо выстриженные в виде гротескных человеческих профилей. Были трепещущие стелы, похожие на бледно-зеленые вены, были листья телесного цвета, были диковинные цветы, которые то и дело выбрасывали длинные пестики, похожие на змеиные языки. Зарывшись в них, прятались неподвижные рептилии.

Нострадамус, стоя по пояс в этой массе шевелящихся щупалец, крикнул с тревогой:

— Это его растения! Он приближается!

В ответ не послышалось ни звука, если не считать крика герцогини. Ему было страшно, но он все-таки поднял глаза, чтобы наконец увидеть Парпалуса при свете.

Вид демона его отчасти ужаснул, отчасти разочаровал. Пляшущие звезды очертили огромный круг, и в этом круге появилось гигантское, пухлое лицо новорожденного. Что действительно пугало в этом лице, так это взгляд. Огромные застывшие глаза своей неподвижностью напоминали глаза свиньи. Они отливали синим льдом и были бесконечно далеки.

Эти черты с трудом соединялись в голове Нострадамуса с образом горбатого демона, с которым он обычно беседовал. Еще больше он удивился, когда новорожденный сморщил губы. Он, казалось, не издал ни звука, но повсюду распространился его жалобный, мяукающий голос.

— Моему хозяину не нравится ваш визит. Это его мир, Мишель. Это был и твой мир, пока ты не предал мастера. А ведь и он, и я щедро одаривали тебя.

Нострадамус содрогнулся: страх накрыл его темным плащом. Он приготовился к титанической битве, но только теперь осознал ее истинные масштабы. Как в лихорадке, он заговорил, тоже не открывая рта:

— Это не я предал. Когда Ульрих доверил мне свои замыслы, я не понял, какое страшное преступление он готовит. Это он задумал настоящее предательство. Он заставил меня поверить, что мы служим человечеству, а сам готовился его уничтожить.

Новорожденный с фарфоровыми глазами был бледен, как лунный свет. Но в космическом туннеле, из которого он выглядывал, не было луны, по крайней мере луны знакомой. Он рассмеялся, и лицо его покрылось старческими морщинами.

— Ты говоришь нелепости, Мишель. Ульриху нет никакого интереса уничтожать человечество. Он всего лишь хочет расширить измерение живых до измерения мертвых. Что же тут плохого?

— Что тут плохого?!

Нострадамус сам удивился, с каким спокойствием он заговорил. Каждая клеточка в нем корчилась от боли, смятение парализовало всякую способность мыслить, однако он нашел в себе силы и ответил:

— Ты спрашиваешь, что тут плохого? Если Не-Время станет Временем, причины и следствия поменяются местами. Может быть, люди и выживут, но их сознание будет изменено. Они превратятся в сгустки плоти, бредущие в безумии.

— Они и сейчас такие, разве не так? — Морщины на лице новорожденного в глубине пропасти расправились, и оно снова стало гладким. Он больше не смеялся, но в голубых глазах сквозил сарказм. — Тебе-то что за дело, Мишель? Когда все это свершится, ты уже многие века будешь мертв в мире людей. Помнишь? В году тысяча девятьсот девяносто девятом…

— Но сейчас я жив.

— Ты жив, потому что находишься в сфере архетипов. На земле эта дата, может, уже миновала. В этом измерении нет дат. Ульрих уже победил, и борьба твоя не имеет смысла.

— Это неправда, и твое посольство — тому доказательство. Если в этом мире нет времени, то победа зла может быть очень далеко. В сущности, земное время имеет свою развертку и в мире, где мы сейчас находимся. Ни ты, ни твой хозяин не имеете уверенности ни в победе, ни в поражении.

— Нет! Не-е-ет!! — Это кричал молодой священник. Он закрыл уши ладонями, словно не желая слушать невыносимые слова, — Все это — богохульство! — кричал он в безмолвии — Бог дает времени измерение! И здесь, и повсюду!

Нострадамус видел, что юноша испытывает те же страдания, которые когда-то испытывал он сам, и ему стало жаль его. Он с достоинством кивнул.

— Это верно. Но чем ближе к Богу, тем быстрее исчезает время, ибо Он вечен. Души не имеют хронологии, как не имеют ее сны. Мы — мертвецы, которым снятся сны.

Эти слова, похоже, поразили Парпалуса. Его безобразное лицо вдруг сморщилось, потом уменьшилось и совсем исчезло. Звезды замедлили свой бег по кругу, а растения закачались под невидимым ветром и начали прорастать новыми причудливыми ответвлениями.

Нострадамус взглянул на спутников.

— Не стройте себе иллюзий: это затишье на минуту. Думаю, Ульрих явится собственной персоной. Вот тогда и начнется настоящая битва.