вернулся, то у него с мамой возник спор по поводу свежести этого самого лука. Поругавшись какое-то время, мама с рыданием завопила «все достало»; отец пнул стоявшую рядом с кроватью плевательницу (в те времена в каждом доме еще была плевательница), тоже заорал «все достало» и, хлопнув дверью, вышел вон. Дома остались лишь Минлян и его мама. Мама какое-то время поплакала, а потом взяла и уснула. Минлян поднял плевательницу, вытер шваброй пол, после чего сел на краешек кровати и стал болтать ножками. Вскоре его мама проснулась и, увидав сидевшего рядом Минляна, вынула из кармана два мао[27], дала их сыну и сказала:

– Минлян, ты же любишь газировку? Сходи-ка прогуляйся.

Минлян взял денежку, но вместо того, чтобы сразу пойти за газировкой, еще какое-то время посидел на кровати, болтая ножками. И только заметив, что мама снова уснула, он спрыгнул на пол и, зажав в кулачке два мао, отправился на улицу, где подошел к киоску и купил себе бутылку газировки; газировка стоила полтора мао, поэтому продавщица дала Минляну пять фэней[28] сдачи; Минлян положил их в кармашек, уселся на бордюр и, попивая водичку, стал глазеть на прохожих. Допив воду, он сдал бутылку обратно в киоск и отправился в соседний магазинчик, где продавали сладости, там он вынул пять фэней и купил на них две ириски «Белый кролик». Выйдя из магазина, он припрятал одну конфетку в карман, присел на бордюр, засунул в рот конфетку, что осталась в руках, и, мусоля ее за щечками, стал глазеть на прохожих. Съев первую конфету, он вынул из кармашка вторую, развернул ее и тоже отправил в рот. Прикончив «Белых кроликов», он отправился к перекрестку, чтобы повидаться с бабушкой. Его бабушка с дедушкой торговали финиковым печеньем. Поскольку мама Минляна находилась с бабушкой и дедушкой не в ладах, то их семьи не общались, а Минлян вынужден был приходить к ним втихаря. Минлян любил бабушку, но не любил дедушку; бабушка обожала гулять с Минляном за руку и рассказывать «заливалки», а еще угощать разными вкусностями; дед носил козлиную бородку и день-деньской ходил с мрачной физиономией, а еще он со всеми был жаден. Если за прилавком оказывался дед, то завидев Минляна, он ничем его не угощал; «это печенье на продажу, а не для нас», – говорил он. Когда Минлян подошел к перекрестку, бабушки за прилавком не оказалось, печеньем торговал дед. Заметив Минляна, он как обычно, не обратил на него никакого внимания. Минлян уселся на бордюр и стал ждать бабушку. Уж она-то наверняка угостит его печеньем. Просидев до полудня, но так и не дождавшись бабушку, Минлян почувствовал, что проголодался, а потому встал и пошел обратно домой. Когда же он пришел домой, его мама уже повесилась. С того самого дня в голове Минляна крутилась одна и та же мысль: как было бы хорошо, если бы в тот день он не пошел пить газировку, есть ириски и шататься по улицам в ожидании, что его угостят финиковым печеньем; если бы он остался дома или хотя бы вернулся чуть раньше, то мама бы не повесилась, а если бы и захотела повеситься, то он бы ее остановил. С того самого дня Минлян, не переставая думал о том, что имеет прямое отношение к кончине матери; другими словами, он считал, что погубил ее именно он. В тот же день маму сняли с потолочной балки, отвезли в больницу, снова привезли домой и уложили в гроб, после чего Минлян в полном молчании уселся перед гробом. В углу комнаты уже весь истоптанный валялся тот самый пучок лука, что еще поутру принес Чэнь Чжанцзе. Вечером среди кипы бумаг, что оказалась рядом с гробом, Минлян обнаружил одну фотографию, на которой его мама была запечатлена в образе Белой змейки. Минлян положил это фото к себе за пазуху. Потом его маму похоронили на заброшенном кладбище. Потом он вместе с папой перебрался из Яньцзиня в Ухань. За три года фотография мамы, которую Минлян всегда носил при себе, уже вся поблекла, он чувствовал, что мама отдаляется от него все дальше и дальше, он совсем не ожидал, что приезд яньцзиньского знакомого вдруг вызовет у него полное ощущение маминого присутствия.

3

Интао прибыла в Ухань с целью заставить Чэнь Чжанцзе вернуться в Яньцзинь и совершить ее перезахоронение для того, чтобы оказаться подальше от заброшенного кладбища и от расстрелянного маньяка-убийцы. Однако приехав в Ухань, она поняла, что Чэнь Чжанцзе это уже не тот Чэнь Чжанцзе, которого она знала раньше, теперь это был совсем другой человек. Оказавшись в его новой квартире и придирчиво оценив ее убранство, она не обнаружила ничего, что напоминало бы хоть что-то ней или о совместном с ней проживании, и тогда она поняла, что Чэнь Чжанцзе ее позабыл; последнее обстоятельство ее ничуть не удивляло: даже любящие супруги, как бы сильно не любили друг друга, в случае смерти своей половинки тут же находят ей замену; что уж говорить о них, которые уже спустя пару лет после свадьбы свели свои отношения до обрыдлого «все достало»; к Цинь Цзяин, на которой женился Чэнь Чжанцзе, Интао никакой ревности не питала, а вот увидав своего сынишку Минляна, сердце у нее тотчас екнуло. Направляясь в Ухань, ей нужен был Чэнь Чжанцзе, но уже оказавшись на месте, она вдруг поняла, что ей нужен сын. Направляясь в Ухань, она намеревалась пристать к Чэнь Чжанцзе с просьбой вернуться в Яньцзинь, но теперь ее планы поменялись, она больше не желала возвращаться в Яньцзинь, ей просто хотелось остаться вместе с Минляном. Сейчас в этой маленькой двушке ютилось четыре человека, но она бы запросто могла стать пятой и остаться вместе с ними. Ни места, ни еды ей не требовалось, так что никаких даже маломальских хлопот она бы никому не добавила; Чэнь Чжанцзе, Цинь Цзяин и Вэйвэй ее вообще не интересовали, днем она бы сопровождала Минляна в школу, а по ночам спала бы у него под бочком.

Поскольку возвращаться в Яньцзинь Интао передумала, а обитавший на заброшенном кладбище злой демон без посторонней помощи никуда перебраться не мог, то можно сказать, что, перебравшись в Ухань, она тем самым от него и избавилась, таким образом необходимость в перезахоронении отпала. Имелось еще одно обстоятельство, которое согревало ей сердце, ее обрадовала не только сама по себе встреча с Минляном, но и то, что мальчик хранил при себе ее фото. И если бы не эта фотография, ей бы некуда было приткнуться; говоря о пристанище, она могла вселяться лишь в тела близких ей людей, но, подселись она к Минляну или