и без того расшатанные нервы. И все же не помешало бы осмотреть ее новый дом. Ради научного исследования, конечно же.

В коридоре, где располагались ее комната и комната Хэла, было еще множество дверей. Все, что она пыталась открыть, были заперты, кроме последней. Сначала и эта дверь сопротивлялась, но, когда она надавила на нее всем весом, замок со скрипом поддался, и дверь приоткрылась на дюйм. На мгновение Рен заколебалась, прижав ладонь к лакированному дереву. Она не могла вот так просто вторгнуться в частную жизнь своего работодателя. Но дверь открылась перед ней, словно приглашая войти. Так она и поступила. Холодный сквозняк прошелестел по ее коже, как вздох облегчения.

Пыль кружилась в молочном потоке солнечного света. Он блестел на стеклянных витринах и тусклом металле, заставляя ее моргать, пока глаза не привыкли. Когда темные пятна перед глазами исчезли, Рен обнаружила, что находится в настоящем музее антикварных вещей. На деревянных стендах лежала целая коллекция предметов: клинки с замысловатым рисунком от сварки и элегантными серебряными узлами, пули с выгравированными гильзами. В углу висела старая данийская военная форма эпохи Мариан, почти двухвековой давности, пальто с длинными черными рукавами, на которых серебряной нитью были вышиты фазы Луны. Табличка рядом с ним гласила: «ШИНЕЛЬ ГЕНЕРАЛА АХЕРН, КОТОРУЮ ОНА НОСИЛА, КОГДА ВЕЛА СВОИ ВОЙСКА К ПОБЕДЕ В БИТВЕ ПРИ ГРЕЙНЕ (1663)».

Но самым странным был портрет, висящий на одной из стен, обрамленный окнами. Она подошла к тяжелой, отделанной золотом раме и, прищурившись, посмотрела на знакомое лицо мальчика.

Это был портрет молодого Лоури, одетого в красное шерстяное пальто и задумчиво смотрящего вдаль. Блестящий аксельбант обвился вокруг его плеча, как змея, а рука сжимала рукоять сабли. Несмотря на огонек в его глазах и развевающиеся на ветру темные кудри, он выглядел…

Что ж, он выглядел как солдат.

Зачем ему все эти реликвии? Тщательный подбор экспонатов и обширность коллекции указывали на одержимость, которую сама Рен испытывала только тогда, когда была вовлечена в исследования. Но насколько она знала, он никогда не служил в вооруженных силах Керноса. А даже если и служил, Рен была уверена, что солдат в этой стране было немногим больше, чем исследователей боеприпасов.

– Я вижу, вы нашли мой небольшой музей.

Рен вздрогнула и медленно повернулась на звук мягкого смешка. Лоури стоял в дверном проеме, одетый в жилет из золотой парчи и темно-бордовый галстук. При виде шелка, блестящего на его шее, она вспомнила о своей крови в раковине. Его сверкнувшие в полумраке глаза остановились на ней. Тяжелый взгляд, глаза, лишенные всякого веселья, казалось, могли пронзить ее насквозь.

– Милорд, – заикаясь, сказала Рен. – Я не ожидала увидеть вас здесь.

– Я закончил работу раньше, чем планировал, поэтому пришел за вами, – ответил Лоури. – И вот вы здесь, на кладбище моего детства.

– Прошу, простите мое вторжение. Мне… стыдно, что подобное происходит уже во второй раз.

– Мне не за что вас прощать. – Когда Лоури вышел из темноты коридора, вся его суровость испарилась, как утренний туман. Яркий свет в комнате смягчил черты его лица, придав им уже знакомое спокойствие. – Пытливый ум, пожалуй, самое ценное качество в Керносе. Осмелюсь сказать, вы идеально вписываетесь.

Он пробирался сквозь экспонаты, пока не встал рядом с ней, и Рен была готова поклясться, что он наверняка сможет услышать стук ее сердца. Солнечный свет пробивался сквозь его темные волосы, и он сиял. Неужели она вообразила его раздражение?

Прочистив горло, Рен попыталась найти подходящий способ выразить свое замешательство.

– Вы изучаете историю?

– О нет, я просто любитель.

– Я думала, вы не интересуетесь политикой.

– Политикой – нет. – Лоури скрестил руки за спиной, глядя на свой портрет. – Войной – определенно. По крайней мере, когда я был примерно вашего возраста. Все это казалось мне довольно романтичным.

– Романтичным? – переспросила Рен, не в силах сдержать язвительность в голосе.

Он робко засмеялся, наклонив к ней голову.

– Что ж, мне было шестнадцать. Мне было скучно, и я был полон стремления умереть за что-то большее, чем я сам. Я почти ничего не видел за пределами этих стен, не говоря уже об этих проклятых горах. У меня было все, что я должен был хотеть по мнению родителей. Образование, еда, вино, пышные балы, слуги, которые, казалось, говорили только: «Да, милорд». Отец держал меня взаперти, пока вы все были заняты тем, что убивали друг друга. Я был в печали.

– Но… все любят вас, милорд. Как вы могли быть несчастны?

– Я всех веселил, – поправил он, – но никто не уважал меня. Я мечтал завоевать признание – восхищение – как военный человек. Так что, я полагаю, страдание действительно казалось романтичным для юного глупца, каким я, собственно, и был.

Рен не могла посочувствовать ему, лорду, скучающему из-за своей слишком очаровательной жизни и жаждущему восхищения, цену которого он никогда не поймет.

– Так, значит, вы… собирали вещи?

– Верно. – Когда он повернулся к дьявольски острому кинжалу, косой луч света ударил в его бледные как лед глаза. Он снял оружие с подставки и повертел в руке. Рен не могла отвести взгляда от заостренного края. – И если мне везло, брат Чарльз иногда откладывал книги по экономике, чтобы сразиться на мечах. Отец всегда был в восторге, когда видел, как мы возимся с дорогими предметами антиквариата, которые он мне купил.

– А когда Чарльз этого не делал?

– Я находил другие способы занять себя. – Кинжал в его руке сверкнул отражением его улыбки, обращенной к ней. – Если Чарльза нельзя было беспокоить, всегда были слуги, собаки или лошади, которых можно было заставить уделить мне внимание. А уж склонность к убеждению у меня всегда была.

Когда он поставил кинжал обратно, Рен почувствовала странное облегчение.

– Но хватит обо мне. – В тоне Лоури появилась нервозность. – Как дела у нашего Генри?

«Печально», – хотела ответить она.

Однако, как Рен подозревала, Лоури не был тем, кто мог бы справиться с горькой правдой.

– Он… болен. Исходя из моей первоначальной оценки прошлой ночью, я бы сказала, что его наиболее тревожные симптомы – это повреждение легких и нарушения работы сердца. Я провела терапию, как могла. Болезнь довольно агрессивная.

Он тихо выругался.

– Вы знаете какая?

– Нет. Пока нет. – От того, что она призналась в этом вслух, ее захлестнула волна стыда. Даже если обстоятельства были… далеки от идеала, она никогда не была так обескуражена болезнью. Рен отвернулась, чтобы рассеянно осмотреть кремневый пистолет в чехле. – Она не похожа на те, что я видела раньше. В письме вы упоминали,