На сиесту особо и не рассчитывали. Мы сменили направление – двинулись гуськом на юг. Плутали по каменным ожерельям, сбивая со следа местных «следопытов», переправились через звонкий ручей, бегущий змейкой по гладким блестящим камешкам, торопливо окатили себя водой, жадно напились. И вскоре втянулись в маленький лесок, расположившийся в покатой чаше между холмами. Анюта выдвинула на голосование предложение отдохнуть. Первым повалился Степан, заявив, что он устает пуще прочих – ножки маленькие, и чтобы не отстать, приходится шевелить ими вдвое быстрее, чем остальным. Затем попадали все остальные.

– Запашок здесь какой-то… – подозрительно потянул носом Шаховский.

– Радует только одно, – сказал Корович, с опаской ощупывая окровавленный висок. – Опасность заболеть геморроем нам не грозит.

– А я вот, помню, подхватил геморрой в середине девяностых, – окунулся в реминисценции Мальков. – Работы не было, устроился сторожем на склад пиломатериалов. И три года просидел на этом складе! Туалет, стол, крыльцо – вот и все продвижение по службе. Ох, и настрадался я. Так жена – она еще не развелась со мной – специальную подушечку мне сшила кружевную, для профилактики геморроя…

И в этот миг на нас – расслабленных, беззащитных – навалилась толпа!

Впрочем, толпа – это несколько преувеличено. Особей пять или шесть подкрались неслышно и с ревом атаковали, размахивая ножами и прочими колюще-режущими предметами! Видно, был приказ взять кого-то из нас живым. Привычно визжала Анюта, изображая упражнение «велосипед». Попала кому-то по коленке – чисто случайно. Смрадная вонь месяцами не мытых тел обволокла лесок. Этот запах подкрадывающейся смерти и чувствовал Шаховский, но мы не придали ему значения! Свалка учинилась жуткая. Мелькали руки, ноги. Ревели луженые глотки. Умирать не хотелось, люди бились из последних сил. Дотянуться до оружия не было возможности. Да и в кого стрелять? Все перемешалось. Корович отвесил мощный прямой в оскаленную физиономию, злорадно захохотал, когда физиономия с треском убралась, но, гудя, как локомотив, на него налетело очередное чудо в отрепьях, всадило клинок в живот… Шаховский вывернул руку своему противнику – пока не сломалась, но запнулся о «брошенную» ногу, повалился, протестующее крича… Мелькнула задница Степана – он нырнул под ноги здоровенному бугаю, прополз, ударил пяткой под копчик, но мощная лапа уже схватила его за шиворот, раскрутила и швырнула в ближайшее дерево… Мальков кричал от боли – он стоял на коленях, уткнувшись головой в землю, закрывался руками, а какая-то сволочь, хрипло приговаривая: «Получи, раб Божий, получи…» – пинала его в живот. Выла, как на похоронах Анюта, которую с хохотом таскали за волосы…

Я поздно оценил весь ужас положения. Удар по загривку вывел из игры. Я откатился, чтобы не остаться во всем этом, а когда подлетел, озарилась мизансцена, высветив аховость ситуации. Не помню, чтобы когда-нибудь испытывал подобное бешенство! На меня летела мерзкая гиена в развевающемся рубище. Я повалился гиене под ноги, а когда она, взбрыкнув, треснулась хребтом, взломал кулаком челюсть. Прыжок – и зазубренное лезвие пролетело в сантиметре от уха. Я оттащил от Анюты длинноволосого «любителя женщин», отправил в прочный нокаут. А дальше бил с остервенением – направо, налево, чувствуя, как в организме рождается убийственная энергия, а в кулаке «живородящая» сила. Выбил нож у сектанта, кувыркнулся, подобрал, полоснул по щиколотке, порвав жилы. Воткнул кому-то в ключицу, отпрянул – кровь хлестнула фонтаном. С индейским воплем набросился на перепуганного долговязого парня, изрыгающего осанны, схватил за патлы, вонзил в горло. Нож остался в позвонках, невелика потеря, я и руками нормально справлялся. Бил, бил, круша носы, челюсти… И в какой-то миг я отметил угасающим сознанием, что вокруг меня вертикальных фигур уже не осталось. Какой-то увалень пытался уползти. Он выхаркивал кровь, выбитые зубы, тряс башкой. Я подошел к нему, чувствуя, что вот-вот упаду, свел воедино кисти – и опустил в основание шеи. После этого и сам повалился замертво…

Прошла вечность, и я очнулся. Подкрепление к врагу не прибыло – в противном случае я бы не очнулся. Я возвращался из небытия со всеми остановками, медленно, трудно. Вспомнил, что было, встал на четвереньки. Зрение возвращалось, голова звенела, как трамвай. Мутный экран висел перед глазами. Валялись тела, а между ними кто-то двигался, садился на корточки, потом вставал, шел дальше. Я потряс головой – избавился от трамвая. Зрение вернулось. Первым делом я почувствовал облегчение – Анюта шевелилась и даже села. Блуждающей зыбью оказался смертельно бледный, с окровавленным виском, Корович. Он опять присел, похлопал по щеке обморочного сектанта. Раскольник застонал. Злорадно заурчав, Корович всадил ему в сердце нож, провернул, чтобы дошло. Потом пробормотал:

– Вот, кажется, и всё…

– Тебя же убили, Николай Федорович, – слабым голосом сказал я. – Сам видел, как в тебя нож воткнули…

– Фляжку убили, – фыркнул Корович и кивнул на валяющуюся в траве стандартную плоскую фляжку, смотрящуюся как-то не очень презентабельно. – Пустая, правда, была… Пристрастился, Михаил, я с тоски дремучей к этому делу, а бутылку с собой таскать неудобно, вот и… Благодаря ей и выжил. И пусть мне еще хоть одна сволочь скажет, что спиртное вредит моему здоровью…

– Страшно рад, что ты живой, – отозвался я. – Все живы?

– Валерий Павлович преставился, царствие ему небесное, – проворчал Корович. – Не уберег себя. А ведь способный был малый…

В горле защипало. Ох, уж эта болезненная чувствительность… Шаховский лежал на животе, подвернув ногу. Кровь вытекала из-под грудной клетки. Глаза раскрытые, с янтарным блеском, живые так не смотрят… Шестеро мертвых сектантов валялись в разнообразных позах. Зашевелился Мальков, привстал, держась за разорванное ухо. Левая сторона лица у новоявленного бомжа эффектно отливала синью.

– Осторожнее, старая развалина… – простонал Степан. – Ты мне ногу отдавил…

– Прошу прощения, ваше высочество, – буркнул Мальков. – Какого хрена ты тут, вообще, валяешься?

Спустя минуту на моей груди вздрагивала Анюта, а остальные посматривали на меня с черной завистью. Им и невдомек было, что женщина на груди – это не только приятно, но и мешок ответственности. Чтобы завидовали еще больше, я начал снимать с ее головы всю налипшую икебану. Она посмотрела на меня ясными глазами ягненка.

– А что ты хотела? – смутился я. – Это тебе, Соколова, не «девушкой» работать.

– А ты кем работал, Луговой? – прошептала она. – Убивал за деньги?

– Не убивал я за деньги, – возразил я. – Старший следователь военной прокуратуры, что ты несешь, несчастная?

– Но ты владеешь боевыми искусствами…

– И вот это ты называешь искусством? – я покосился на кровавое месиво. – Это, дорогая, не искусство, а тупое мочилово. А маститый убийца у нас, похоже, Николай Федорович.

– Да пошли они, – проворчал Корович, сел на корточки и начал усиленно переживать.

– И кто следующий? – глядя мне в глаза, спросил Мальков. Я понял, что он хочет сказать, мог бы не продолжать, но Мальков предпочел развить тему. – Вчера нас было человек тринадцать. С утра осталось восемь. Теперь нас пять…