Я начал постреливать короткими очередями. Штурмующие пригнулись, но продолжали бежать. Мишени плясали перед глазами, я не мог сосредоточиться. Сюрприз! – упругая фигура выкатилась из канавы, но не там, значительно правее! Понял, что к чему, Николай Федорович, полз по трещине, пока не уперся… Он пробежал безнаказанно метров двадцать, потом стрелки перенесли огонь. Но Корович уже упал, откатился.

– Я здесь, Николай Федорович! – завопил я, вставая на колено. – Эй, уроды, по мне стреляйте, я тоже здесь!

Неприятно смотреть, как в тебя летят пули. А я, ей-богу, видел, как они летели! Рухнул навзничь, смотрел на небо, поражаясь его сложной философской глубине. Перебирал конечностями, переползая за соседний камень. Корович воспользовался заминкой, пробежал еще метров двадцать. А я уже уперся в скалу. За спиной проход между камнями – можно юркнуть, и поминай, как звали… Невольная мысль: а стал бы Корович рисковать ради спасения полузнакомого человека? Я вставил новый магазин, оттянул затвор. Выпустил веером пуль пятнадцать. Корович полз в мою сторону – тряслись колосья травы. Только не вставай, Николай Федорович, молил я. Только не вставай. Куда нам спешить? Доползешь, уж как-нибудь, а я прикрою…

Автоматчики теперь бежали, не пригибаясь. Их было четверо. Первый прыгнул через канаву… и повалился на дно, сраженный пулей. Я не удержался от торжествующего индейского вопля. Корович встрепенулся, пустился бежать.

– Не беги! – завопил я истошно. – Падай! Жить надоело?!

Жар ударил в голову, что же он делает? Умный ведь мужик! Я уже видел, как целится в Коровича бегущий в авангарде, как плавно нажимает на спуск. С упреждением брал, грамотный… Я оторвался от скалы, орал что-то дурное, автомат раскалился, трясся, плюясь свинцом. Щелчок, закончились патроны.

Корович, белый, как египетская мумия, влетел за камень, уставился на меня со священным ужасом. Поспешишь, дескать, людей насмешишь.

– Завидую, Николай Федорович… – прохрипел я, утыкаясь в землю. – Трижды ты должен был погибнуть, да так и не состоялось. У тебя, должно быть, иммунитет на всякого рода смерть?..

Мы снова оказались в проклятом горном царстве. Видимо, в низину спускались. И не заметили, как подросли скалы, и вокруг нас теперь властвовал лишь серый бездушный камень. Мы носились петлями, куда-то лезли, падали и в итоге заблудились окончательно. А тут еще поднялся ветер, сквозняки загуляли по проемам между скалами. Давно пора привыкнуть, что в каждой зоне Каратая собственный микроклимат. Но плохо привыкалось. Под скалой, зависшей над местностью, словно челюсть неандертальца, мы обнаружили вход в пещеру – беспросветный, как абсолютная темнота. Мы забрались в пещеру, там было сухо, и ветер не донимал. Идти в глубь скалы было боязно, мы расположились недалеко от входа. Лежали, восстанавливая дыхание, вслушивались в звуки извне.

– Сочувствую, Михаил Андреевич, что ты потерял девчонку…

Я молчал. Не мог я за пару насыщенных событиями дней влюбиться в эту выдру Соколову. Вся история моих взаимоотношений с женщинами просто вопила: НЕ МОГ! Худая, ветреная, взбалмошная, да еще и проститутка (плевать, что без опыта). Такие женщины не созданы для того, чтобы в них влюблялись. И точка. Но я не мог избавиться от ее глаз – потухших, невыносимо печальных. Кто ей гарантировал безопасность и «неприкосновенность», если не я? Почему я постоянно перемываю по косточкам ту единственную ночь в гостинице, когда мне было по-настоящему хорошо? Почему я вспоминал, как мы лежали, обнявшись, в берлоге, и я думал о чем угодно, только не о том, что может прийти медведь и устроить нам Варфоломеевскую ночь?

– Молчишь, Михаил Андреевич?

Я молчал. Самое время прервать переживания и разложить это дело по полочкам. На юг всегда успеем, не убежит «его величество» со своим «деловым» предложением. Мы на севере Каратая. Здесь не только болота, но и горы. Здесь властвуют не только раскольники (у каждого скита своя «помеченная» территория), но и всякого рода мистические секты – я был уверен, что с представителями оной мы так шумно разошлись. Кто у них бог и каким образом тутошние пастыри добиваются раболепного послушания, плевать и растереть. Что им проповедуют, чем кормят, окуривают – тоже пока опустим. Куда важнее, что в секте царят милитаристские порядки, там полно оружия, и адептов худо-бедно натаскивают, как убить ближнего. Значит, секты враждуют между собой, случаются стычки, и чтобы выжить, они должны обороняться и наступать…

– Эй, Михаил Андреевич, ты язык не откусил часом?

– Да нет, все в порядке, Николай Федорович, просто думаю…

– Только не говори, что собрался идти за своей бабой…

– Имеются такие планы…

– О, черт… – Корович беспокойно заворочался. – Все козлы, а мы святые мученики, так, что ли? И что ты думаешь по этому поводу?

– Не знаю, зачем она им нужна, Николай Федорович. У сектантов мозги вывихнуты, их и с бутылкой не поймешь. Если сразу не убили, то пока не убьют. Могут сделать из нее наложницу для пастыря – не думаю, что у них в ските есть девчонки симпатичнее. Могут поматросить и бросить…

– Могут в жертву принести, – подумав, обрадовал Корович. – Способов умерщвления великое множество. Сегодня, между прочим, полнолуние будет. Видел вчера ночью, какая луна?

Под ложечкой тревожно засосало.

– Ты точно решил?

– Да, прости, Николай Федорович. Ума не приложу, как это будет выглядеть, но уйти просто так не смогу. Если хочешь, продолжай путь. Свидимся, бог даст. Зла на тебя держать не буду, не думай. Тут уж каждый за себя решает… День еще не кончился, отсижусь, вернусь к обрыву, по следам приду в их логово.

– Это полное самоубийство, приятель.

– Извини, но мы уже два дня занимаемся самоубийством…

«И десять человек погибли», – подумал я.

Мы отключились на недолгое время, просто не было сил уже бодрствовать. Очнулся я в нешуточной тревоге – неужели день прошел? Кинулся к выходу из пещеры – свет слегка померк, значит, день отправился на убыль. Что там с Анютой?.. Я не мог о ней спокойно думать. Хотел растолкать Коровича, а потом подумал: зачем? Уйду по-тихому, и не придется Николаю Федоровичу принимать мучительное решение. Нагнулся за автоматом (мой скарб был до изумления прост)… и вдруг спина похолодела. Я что-то услышал. Так и не понял, что, просто ЧТО-ТО. Сердце застучало, как компрессор, уши встали, как у зайца. Я поднял автомат тихо-тихо, следя за тем, чтобы не звякнула антабка… и снова легкий шок – стальная рука схватила запястье!

– Проблемы, Михаил?

Нет, нам инфаркты не нужны… Корович проснулся от того же прескверного ощущения. Надо же, какая чувствительность у человека. Оттого, видать, и выживает в проблемных ситуациях.

– Ни звука, Николай Федорович, – дохнул я ему на ухо. – Сам не понимаю, что это. Давай-ка в темень исчезнем. Сдается мне, что-то тут неладно…

Мы успели удалиться в глубь пещеры, как снова послышался шум. Шаркнула нога (а может, не нога), и что-то черное, колеблющееся возникло в проеме. Мы затаили дыхание. Не знаю, как Коровича, а меня буквально парализовало от страха. Все мышцы свело, кости онемели. Что за новости? Вторые сутки мы бесстрашно сражаемся, привыкли ко всякому, и вдруг такой упс… Тело, застывшее в проеме (а оно действительно застыло, словно почувствовало в пещере присутствие посторонних), напоминало где-то человека. Но как-то не вполне осязаемого человека. Вроде руки, ноги, длинный балахон, голова, украшенная остроконечным капюшоном, но все это было такое зыбкое, дрожащее, химерическое. Или у страха глаза велики?