высокого искусства порки и унижения, вы, те, кто дажне не знает, что такое стоп-слово!

Ну и всё такое далее.

Это был такой трагический крик во внешний мир.

У неё это было похоже на возмущение английского аристократа, к которому набежали на лужайку у замка американские туристы в шортах.

Или будто возмущение не то повара, не то метрдотеля из романа «Золотой теленок», который хотел всех накормить по высшему классу, как принца Вюртембергского кормил! Старик этот бормотал, что ему и денег не надо, сам добавил шестьдесят рублей из своих сбережений, пришёл на банкет в нафталиновом фраке. «На минуту он убежал в кухню, светски пританцовывая, а когда вернулся назад, неся на блюде какую-то парадную рыбу, то увидел страшную сцену разграбления стола. Это до такой степени не походило на разработанный Иваном Осиповичем церемониал принятия пищи, что он остановился. Англичанин с теннисной талией беззаботно ел хлеб с маслом, а Гейнрих, перегнувшись через стол, вытаскивал пальцами маслину из селедочного рта. На столе все смешалось. Гости, удовлетворявшие первый голод, весело обменивались впечатлениями.

— Это что такое? — спросил старик упавшим голосом.

— Где же суп, папаша? — закричал Гейнрих с набитым ртом.

Иван Осипович ничего не ответил. Он только махнул салфеткой и пошел прочь»

В общем, у настоящих адептов Ордена связывания и доминирования, а также прочего садомазохизма настал чёрный день.

Ну, понятно, что, к примеру, от еды можно получить не меньшее удовольствие, если не знать точного порядка рыбных ножей. У человечества есть зоны, где нет монополии и ценза. В этом месте я обычно рассказывают про старого зека, которого застали за тем, что он дрочил на портрет Ломоносова. Когда ему указали на ошибку, то он справедливо отвечал: «А мне нравится».

Но эффект ажиотажа тут построен на том, что о любовном унижении раньше как-то у нас не говорили. Никогда так не было, и вот — опять, как сказал по другому поводу премьер Черномырдин.

Вот как-то я провёл несколько разговоров о покупках анальных пробок (последняя тема оказалась для меня внове — нет, я как-то видел эти штуковины в интересном кино, но ни разу не видел их в деле). Сочетание «анальная пробка» для меня было чем-то медицинским: «Доктор, срочно! Пациент в третьей операционной! Анальная пробка! Сестра, дефибриллятор, восемь кубиков феназепама!» — ну, как-то так.

Потом я вспомнил про медведей, которые создают себе перед спячкой искусственный запор. Про это как раз я не просто слышал. Я слышал, как по весне в отдалении ходит медведь и вопит, выдавливая эту пробку.

Однако ж я не очень представляю себе мужчину (или женщину) несколько месяцев так истязающих своё тело. Представить себе, что Общество любителей животных покупает эти пробки со стразиками для медведей, я и подавно не могу.

Есенин, и тот: «Я собираю пробки — душу мою затыкать.» Если вспомнить, с чего его стихотворение начинается: «Я уж готов… Я робкий…»

Но это я рассказываю к тому, что, хоть жизнь богаче наших представлений о ней, ничего страшного в этом нет.

Он куда более жеманный, чем не то, что честное порно, а даже унылые «эротические комедии». Его эффект построен на эффектах буржуазного неприличия. То есть пробежек по улице на границе этого приличия и неприличия. Причём всегда на территории трамвайной остановки «не такая».

Извините, если кого обидел.

14 февраля 2015

История про то, что два раза не вставать (2015-02-16)

Kingsman — довольно интересное кино. На отечественный глаз оно ложится таким вариантом «Особо опасен» — тут портные, там ткачи, в обоих случаях призрак мёртвого отца, занимавшегося опасным делом. И тут и там молодой человек из говнища обыденности попадает в секту ассасинов, но понятно, что Вон вовсе не подглядывал за Бекмамбетовым. Гораздо интереснее смотреть, чем отличаются эти ленты, выросшие из одного источника, хоть и из разных комиксов.

Это такой классический фильм о молодом падаване.

Да только самое привлекательное в нём то, что на всякое «читатель ждёт уж рифмы “розы”» раздаётся не «на, возьми её скорей!», а «хуй тебе, а не розы-морозы».

Понятно, что Джеймса Бонда много и с разной успешностью пародировали.

Недаром герои Kingsman, погибая, любят порассуждать, какая киноцитата для этого более подходяща, а если уж заказывают коктейль, то обязательно предупреждают: «хорошо взболтайте».

Но это пародия иного плана — не на самого командора, а на слоган «джентльмен на службе Её величества» (или высочества — со шведской ноткой).

Кстати, очень правильно, что настоящим злодеем должен быть теперь не клонированный нацистами умник и не рвущийся к мировому господству тиран, а именно что компьютерный умник.

Джобс, Гейтс и Цукерберг — им и плюём в кипы.

Мне, правда, кажется, что шутки в нашем переводе стали грубее.

Извините, если кого обидел.

16 февраля 2015

Голем (День Советской армии. 23 февраля) (2015-02-23)

Восстание догорало. Его дым стлался по улицам и стекал к реке, и только шпиль ратуши поднимался над этим жирным облаком. Часы на ратушной башне остановились, и старик с косой печально глядел на город.

Восстание было неудачным, и теперь никто не знал — почему, это был хлеб для историков будущего. Чёрные танки вошли в город с трёх сторон, и битый кирпич под их гусеницами хрустел, как кости.

Капитан Раевский сидел в подвале вторые сутки. Он был десантником, превратившимся в офицера связи.

Раевский мог бы спуститься с остальными в сточный канал, но остальные — это не начальство. Остальные не могли отдать ему приказ, это был чужой народ, лишённый чёткой политической сознательности. Капитан Раевский был офицером Красной Армии, и, кроме ремесла войны, не имел в жизни никакого другого. Он воевал куда более умело, чем те, что ушли по канализационным коллекторам — и именно поэтому остался. Он ждал голоса из-за реки, где окопалась измотанная в боях армия и глядела в прицелы на горящий город.

Приказа не было три дня, а на четвёртый, когда радист вынес радиостанцию во дворик для нового сеанса связи, дом вздрогнул. Мина попала точно в центр двора. От рации остался чёрный осколок эбонитового наушника, а от радиста — куча кровавого тряпья.

Теперь нужно было решать что-то самому. Самому, одному.

До канала было не добраться, и вот он лез глубже и глубже в старый дом, вворачиваясь в щели, как червяк, подёргиваясь и подтягивая