– Я поехала туда на следующее утро, как только хватилась часов. И не нашла. Там, в церкви, был один американец, делал снимки. Фотоаппарат у него, наверное, дорогущий. Так вот, он обещал поискать. Мне-то нужно было возвращаться, кормить завтраком преподобного Стоукса. Американец сказал, если я оставлю ему адрес и если он найдет часы, он тогда… В общем, понятно. Но не могла же я дать свой адрес! Сейчас, когда Чарлз на фронте…

Нэнси вскинула тщательно выщипанные бровки.

– И ты дала мой адрес? Вот удружила так удружила! А если этот Росински псих какой-нибудь?

Стелла покачала головой. Плечи вдруг опустились.

– Он не псих. – И добавила с грустной улыбкой: – Видишь ли, Нэнси, я была уверена, что он не найдет мои часы.

– А он вот нашел, да еще и вернуть хочет… – Нэнси откинулась на спинку стула, сузила глаза. – Ну и каков он собой, этот американец?

– Ты о чем?

– О внешности, о чем же еще! Ну какой он? Высокий или низкорослый? Блондин или брюнет? Симпатяга или страшный?

На плите завел свою песню чайник.

Стелла поднялась, выключила огонь.

– А тебе зачем?

– Затем! Он же мне пишет – значит, я и отвечать буду, – с усмешкой сказала Нэнси. – Я и на свидание пойду, когда он привезет твои драгоценные часики. Так что выкладывай. Чтоб я зря хорошую помаду не тратила. Он стоит того, чтоб губы накрасить?

– Нет.

Прозвучало резче, чем Стелле хотелось. Острое, категоричное слово как бы зависло между зелеными крашеными стенами кухни.

– В смысле, тебе не придется с ним встречаться и переписываться. Я сама напишу. Я сама с ним повидаюсь и заберу часы. Это будет правильно.

Эфир разразился взрывом хохота, отголоски долетели из гостиной до кухни. Нэнси принялась барабанить пальцами по столу.

– А как же Чарлз?

– Чарлза нет дома. Я ничего плохого делать не собираюсь. Человек старался, искал мои часы, письмо сочинял – а я буду сидеть, как принцесса, пальцем не шевельну, хотя сама же и виновата в потере часов?

– Ну, если ты твердо решила…

Нэнси натянула страдальческую гримасу – так она делала всегда, когда Стелла выражала мнение, отличное от интересов Нэнси. Обыкновенно оружие действовало – Стелла мигом передумывала и сдавалась. Но сегодня, ставя чайник на стол, она обнаружила в себе силы взглянуть Нэнси в глаза и заявить:

– Я твердо решила. Завтра же ему напишу.

Весна наступила какая-то жалкая, не то что в прежние годы. Казалось, желтые нарциссы, крокусы и примулы и сам солнечный свет тоже наряду с мясом и мылом отпускаются по карточкам. Из окна столовой Стелла смотрела на сиротские капустные и луковые грядки, на подризник преподобного Стоукса, пыжащийся под ветром на бельевой веревке, словно неуклюжая нелетающая птица. Перед Стеллой лежал блокнот – на его листках она строчила письма Чарлзу – и два никуда не годных черновика. Стелла предприняла третью попытку написать Дэну Росински.

Фразы сумбурно роились в голове, содержали беспорядочные сведения и слишком личные переживания. Нельзя такое доверять бумаге, доверять чужому мужчине. Так и спровоцировать его недолго. Стелле хотелось спросить Дэна Росински о здоровье и настроении, сообщить, что она о нем часто думает, беспокоится за него. Выразить надежду, что с ним все будет хорошо – насколько все может быть хорошо с человеком, бороздящим воздушное пространство над вражеской территорией. С другой стороны, переписка с Дэном Росински не является изменой Чарлзу, а значит, письмо должно быть сугубо деловым. Сухим и кратким.

Пожалуй, слишком сухо получается. Стелла уставилась на «миссис». Уж не упрекает ли она Дэна Росински этим словом? Она просто хочет прояснить ситуацию перед их следующей встречей – чтобы не осталось места недопониманию. Почему же эффект такой, будто она указывает Дэну Росински его место? Может, переписать письмо без «миссис»? Увы, Стелла писала с нажимом, «миссис» выделяется теперь на нижнем, чистом листе, а бумага нынче в дефиците… Поспешно Стелла вырвала листок из блокнота, сложила пополам, сунула в конверт, запечатала.

Выводя на конверте «Мл. лейтенанту Д. Росински», Стелла чувствовала себя почти прелюбодейкой. Мурашки по спине, дрожь в крестце… Впрочем, этим физиологическим явлениям есть и другое объяснение – в столовой нетоплено, солнечные лучи сюда не проникают, а Стелла уже давно корпит над письмом. Она поднялась, стала искать марку. Надо поскорее отправить письмо – пока храбрость не изменила.

– Отличная погодка нынче! – крикнула Ада из-за собственного забора.

Рядом с ней стояла Марджори Уолш. Стелла улыбнулась, помахала. Увы, этим отделаться не вышло. Ада, вероятно, под действием весеннего тепла, разразилась приглашением:

– Зайдите, милочка Стелла, взгляните, что Марджори принесла нашей Зефирке!

Сдерживая улыбку, Стелла сделала несколько шагов к забору. Зефирка, изрядно подросшая за последние недели, царствовала в броутоновском дворе и принимала подношения визитеров с грацией венценосной особы. Стелла из одной только вежливости заглянула в хлев. Зефирка хрюкала над целой охапкой одуванчиков. Ада почесала ее за ухом, Зефирка подняла голову. Из пасти с обеих сторон свисали два одуванчика – так могла бы держать розы неистовая Кармен.

– Ах ты дурашка! – заквохтала Ада. – Дурашечка моя!

– Что-то вы нынче какая-то… сияющая, миссис Торн, – обронила Марджори Уолш, подозрительно оглядывая Стеллу. – Не пойму, в чем причина. Прическу изменили, да?

– Что? Прическу? Нет. Вовсе нет.

Рука инстинктивно взлетела, коснулась кашне, скрывавшего волосы. Чуть ли не в панике Стелла зачастила:

– Мне надо… я тороплюсь…

– Нет, дело не в прическе. Просто миссис Торн чуть подкрасила губки! – возразила Ада. – Вот и умница! Я вам еще тогда сказала: надо собой заняться, и сразу на душе веселее станет. И ведь верно – с того самого вечера, что вы вне дома провели, милочка Стелла, у вас румянец на щечках прямо играет. Ну и слава богу. Так лучше, чем в четырех стенах киснуть, – заключила Ада с пониманием дела. – А мы толкуем, как нынче праздновать Троицу. Вот время-то летит! Кажется, совсем недавно праздновали – ан почти целый год прошел! Помните, как раз на Троицу преподобный Торн объявил о вашей с ним помолвке?