в селеньи кузницы; зашла в кузницу, сковала латы железны, друти оловянные, третьи медные и три посоха сковала, один железный, другой оловянный, третий медный. Ну и пошла. Шла, шла, близко ли, далёко ли, стоит избушка на турьих ножках, на веретённой пяты. В избушке сидит старуха, титки через грядку, руками уголья гребет, зубами каменья спущат. «Фу, фу, русский дух, цья ты есь, волоцашка, откудашна?» По щеке ударила, по другой переправила. «Ох, я дура, ох я шельма! У холодной да у голодной родители не велели вестей выспрашивать, надобно напоить, накормить да и то што вестей выспрашивай». Напоила, накормила, стала вестей выспрашивать. Спрашивает: «Куда ты идешь?» — «А пошла перегарного мужа искать». — «О, бедна, — говорит, — далеко тебе идти, куда моя племянница замужем, поди-ка волоцашки выточи, байню выпари, моим детям решетом воды наноси». Она байну затопила и стала воды носить, а птицка летит, так девушке говорит: «Глинкой, глинкой заложь». Она глинкой заложила, воды наносила. Пришла: «Тетушка, где твои дети?» Говорит: «Под лавкой, в деловушки, дети скакухи (лягухи), да жагалюхи (ящерицы)». Она пришла в байню, вылила на пол, моет их да хвощет, так хорошо это говорят: «Вот хорошо, как она моет». Принесет в байну, разроет кого под полом, кого по углам. Она взяла, намыла их, собрала и принесла на старое место. Потом она: «Поди, волоцяшка, дай коровам ись». Ушла девушка в хлев, она и спрашивает детей: «Каково вас чужа тетка парила да мыла?» «Ой, матушка, хорошо, прихорошо», — говорят. «Ну, хорошо делат, хорошое и ждет пусть». Потом с хлева пришла, старуха и в хлев. «Каково вас, коровушки, чужа тетка кормила да потчивала». — «Ой, хорошо, прехорошо», — говорят. «Ну, хорошо делат, хорошего и ждет пусь». Она взяла да и запоходила, запоходила, она дала ей прялицку. «Ну, вот што дам я тебе, мила волоцяшка, прялицку, только ты ее за деньги не отдавай, а за завет отдай: вырядь с Иваном-царевичем ночь проспать». И пошла вперед; лапти протоптались, посох сломился. Опять стала избушка на турьей ножке, на веретёной пяте... «Избушка, избушка повернись к месту задом, ко мне передом, пусти одну ноць ноцевать». В избу заходит, старуха еще того больше, говорит: «Фу, фу, русский дух. Кто пришел? Цья ты есь?» — «А ты накорми да напой, а потом и спрашивай». — «Ох, я дура! Мне-ка матушка и батюшко не велели у холодного да у голодного вестей выспрашивать; а вот попоить, покормить, не то што вестей выспрашивать». Напоила, накормила и т.д. (по-старому). Запоходила девиця, так она дала пяльцо ей. «Только, — говорит, — за деньги не продавай, а за завет: с Иваном-царевичем ноць проспать». Ну, потом она пошла и т.д... Старая старуха еще того больше, и т.д... Запоходила, она дала ей палицку золотую. «Ты за деньги ей не продавай, за завет: с Иваном-царевичем ночь проспать». Ну она и пошла. Шла далеко ли, близко ли, пришла в то царство, где Иван-царевич живет, потом к бабушки задворенки и зашла. Зашла, с бабушкой задворенкой поздоровалась, бабушка задворенка развопелась: «Ой ты милая, глупая! Меня-то ты сгубила да и сама-то погинула, а Иван-царевич ныне на Ягивовни женился, теперь уж ни попасть никак». Ну она и сказала: «Хоть мне, бабушка, посмотреть». Поела, попила, отдохнула, вышла на крыльцо с прялицкой, а Ягивовна пошла на берег за водой и говорит: «Волоцяшка, продай прялицку». — «Нет не продажная у меня, а заветная». — «А што за завет?» — «А с Иваном-царевичем ночь проспать». — «Ну, давай, приходи, приноси прялицку вецером». Она вецером пришла, принесла прялицку, а Иван-царевич сопит, напоен да на кровать снесен, не слышит ницего. Она уж кусала да щипала, будила, да не могла разбудить. Утро пришло да выгнала вон Ягивовна. Ну, она пришла к бабушке. «Што?» — говорит. «Ницего, разбудить не могла». Поела там, попила, покушала, день прошел; она взяла опеть с пяльцами вышла на ступени с золотыма, опять идет Ягивовна. «Што, женка, продай мне пяльцы, волоцяшка». — «Не продажны, а заветны». — «Што за завет?» и т.д... Вечер пришел, она взяла с пяльцами туда и вышла, а Иван-царевич сопит, напоен да на кровать снесен. Она кусала, щипала, все будила — разбудить не могла; утро приходит: «Волоцяшка, вон ступай». К бабки пришла со слезами. «Бабка задворенка, ладь», — говорит. «Ну, на поешь, попей да отдохни, а Иван-царевич поедет в цисто поле гулять да заедет ко мне, я и поговорю». Иван-царевич запоезжал прогуливаться, она и увидала в окошке. Поехал, заехал Иван-царевич к бабушке задворенке. «Сам, — говорит, — я, бабушка, не могу никокого места пошевелить, все выщипано, да выкусано, всяко место больно». А бабушка говорит: «Иван-царевич, да придет ли тебе старопрежняя жена по разуму, али не придет?» — «Ой, бабушка, да будто бы не приде, придет кажной день на разуме, да взять негде». А она и говорит: «Дотяни, как вецер придет, да тебя Ягивовна станет поить сонным питьем, ты уж не пей, мимо лей, и станя кормить сонными блинами, так ты отнюдь не ешь, а куда-ни кладовай да притворись, она тебя снесет на кровать и к тебе придет старопрежняя жена к ноци». Он и уехал Иван-царевич, а она взяла прялицку и вышла на ступени. Вышла Ягивовна и говорит: «Што, — говорит, — волоцяшка, продай прялицку». — «Она, — говорит, — не продажна, а заветна» и т.д... Вецер пришел, Иван-царевич вылил мимо питье, блины давала, а он положил мимо и потом овалился, притворился; она снесла его на кровать эту и пихнула волоцяшку, а Иван-царевич как и сонный. Ну и принял жену. Ноць проспали, она и гонит волоцяшку вон, раз гонит и два гонит, волоцяшка ей ницего не говорит. Потом третий раз: «Волоцяшка, вон ступай с добра, добра не буде». А Иван-царевич и заговорит: «Не место-ди волоцяшке идти вон, и ты-то будешь вон». Выстал Иван-царевич да приказал Ягивовну на воротах привязать и растрелять. А с этой женой стал жить да поживать, да добра наживать и с лиха сбывать.

179

Про лешего[15]

Схватились дома, нету девок. Искать да искать. Не нашли. Пошли на Лексу, на скит к колдуньи. Колдунья отколдовать скоро не могла, так 12 дён там у лесовика выжили. Так только им пищи и было: заячья да беличья говядина. И до того девки истощали, что краше в гроб кладут. Как колдунья-то