Выбрав одну из книг – на сей раз это оказался "Sterbender Cato" авторства J.Ch. Gottsched – я неспеша вновь поднялся наверх, уже по пути с интересом перелистывая желтые, испещренные готическим шрифтом, страницы, обещавшие доставить мне в ближайшие несколько дней чистейшее удовольствие.

Отворяя дверь в мою комнату, я вдруг заметил на пыльном полу что-то, тускло блеснувшее. Нагнувшись, я поднял тонкой работы английскую булавку, исполненную из белого золота, что я определил сразу, ибо, в отличие от ботаники-энтомологии, в науках, обещавших денежный приток, я разбирался неплохо. Почтенный возраст вещицы также не вызывал сомнений – продолжительное время лишенный чистки металл успел настолько потускнеть, что использовать булавку в таком виде иначе как в качестве музейного экспоната было бы просто неловко. Сказать по правде, я вообще не очень-то понимаю, для чего нужны английские булавки. В моем представлении (подозреваю, несколько поверхностном) сей инструмент можно применять исключительно для вправления резинки в трусы, но, согласитесь, изготавливать его для этой цели из золота как-то несерьезно. Хотя, если вспомнить бриллиантовые блохоловки французских аристократок, то можно предполагать, что и рубиновые палочки для чистки ушей, равно как палладиевые противозачаточные спирали нашли бы горячий отклик в сердцах модниц.

Насчет трусов и резинок… Вряд ли человек, обронивший булавку под дверью моей комнаты приходил сюда для того, чтобы в тишине и покое посвятить себя этому нехитрому занятию, а это значит, что древняя застежка германцев могла применяться и для других целей, кроме вышеозначенной. В моей же ситуации это лишь доказывало, что шаги и шорохи у моей двери не были галлюцинацией, что меня отчасти успокоило.

Покрутив в руках булавку, я и ее добавил в мою экзотическую коллекцию, помещавшуяся в резной шкатулке на дне саквояжа, сомневаясь, что ее законный владелец когда-либо предъявит мне свои права на пропажу.

Подводя черту в своих размышлениях по поводу прошедшей ночи, ознаменовавшейся столь неординарными событиями, я решил до поры не делиться ими ни с кем, в том числе и с Гретой, сколь бы рассудительной и способной разделить чужие переживания она ни казалась. Это могло бы побудить ее возобновить свои уговоры на переезд, от мысли о котором я сейчас был далек, как никогда ранее. Что-то определенно изменилось во мне этой ночью, что-то неуловимое, но сильное владело моим разумом и, в еще большей степени, моими чувствами. Незнакомка, виденная мной в саду, была теперь частью меня, если и не став еще королевой моей души, то будучи близка к этому. Я многое отдал бы за одну только возможность прикоснуться к ее коже, ее волосам, почувствовать пальцами тонкое сукно ее серого платья. Я искренне надеялся, что наша встреча не была последней, и был готов ночи напролет бодрствовать, чтобы случайно не пропустить ее следующего визита в мой сад, мою жизнь и мое сердце, где для нее отныне и навсегда было зарезервировано место.

Когда я, как и во все предшествующие дни, явился обедать к Патрику, тот протянул мне письмо, пришедшее на мое имя в гостиницу, адрес которой я указал на конверте, отправленном мною моему старому знакомому-адвокату.

Письмо было действительно от него, но не содержало, к моему разочарованию, никакой полезной для меня информации. Приятель сообщал лишь, что кажущееся на первый взгляд несложным поручение не может быть выполнено так скоро, как мне было желательно, в связи с непредвиденными трудностями, возникшими при попытке добыть интересующие меня сведения. Но он просит меня не расстраиваться, так как речь идет лишь о небольшой заминке, и набраться терпения на чуть более длительный срок, чем ожидалось. Он должен привлечь для исполнения моей просьбы "кое-кого из коллег, сведущих в такого рода делах". И, под занавес, наилучшие мне пожелания.

Я улыбнулся. За намеренно употребленными казенными фразами скрывалось, по сути, следующее: Кто-то из враждебных проныр-юристов ставит палки в наши колеса, намереваясь изгадить репутацию моего приятеля провалом в такой мелочи, и его это до той поры злит, что он готов подключить все свои связи ради того, чтобы ткнуть обидчика носом в грязь. Как только это произойдет, я получу заказанную информацию.

Это меня, в принципе, устраивало. Главным образом еще и потому, что срочности в этом деле я с недавних пор не видел, а, что касалось Кристианы, то я предпочел бы, чтобы она оставалась в отъезде как можно дольше и не встревала в нашу с ее домом общую тайну.

Отобедав и потягивая крепкий свежесваренный кофе, я вступил в непринужденный диалог с Патриком, протирающим в это время стаканы у стойки. Хозяин деревенского кабака не скрывал своего удивления моим довольным видом и отличным настроением, что, признаться, до сих пор было редкостью. Подбадриваемый мною, он принялся излагать мне фабулу последних деревенских сплетней, неизменно приукрашая события новоизобретенными подробностями и сдабривая свой рассказ массой отступлений и прибауток, как и водится среди сельских жителей. К примеру, от Греты мне была уже известна произошедшая позавчера история, когда убегающая от крестьянки по имени Клара определенная на убой свинья своротила соломенную стенку шалаша на краю поля, в котором обнаружилась занимающаяся непотребностью парочка, доставив истинное удовольствие не только себе, но и всем находившимся вокруг работникам. На этом инцидент был исчерпан и назавтра о нем уже никто не помнил. Никто, кроме Патрика, у которого за двое прошедших суток боров вырос до лошади с восседающим на ней мужем Клары, причем саму Клару Патрик уложил прямиком в сарай, заменивший в его повествовании шалаш, и подарил ей в партнеры себя, как, на его взгляд, наиболее подходящего.

Посмеявшись над рассказом удалого, но, увы, излишне изобретательного любовника, я, допив между тем кофе и отказавшись за ранним часом от спиртного, поднялся из подвала на улицу. Поозиравшись вокруг и не увидев ни одного могущего меня заинтересовать знакомого, я решил пойти к Кларе, пардон, к Грете, и справиться, не найдет ли она вечером пары часов времени для старого, точнее, нового, друга. Понимая, что люди, не в пример меня, большей частью заняты повседневными заботами, я старался действовать в высшей степени тактично, чтобы, чего доброго, не прослыть назойливым.

Грета тотчас откликнулась на стук и, когда она появилась в дверном проеме, во взгляде ее я прочел несколько смущенную радость. По-видимому, никакого особого заделья она в настоящий момент не имела, поэтому мой нежданный визит вполне мог скрасить ей досуг и помочь убить тяжело ползущее время. Другого повода для мелькнувшей искры веселья в ее глазах я предположить не мог.

Не желая встречаться с престарелой родственницей Греты, дабы избежать разговоров о нещадно навязываемом мне пансионате, я отрицательно замахал головой на приглашение девушки пройти в дом и выпить кружку чаю, пока она приведет себя в порядок и соберется на прогулку, в которой была не против меня сопровождать.

Грета же, засмеявшись над моей почти ученической робостью, заверила меня в безопасности мероприятия, поскольку бабка, дескать, находится в самой дальней комнате, откуда почти совсем не выходит за слабостью, а к ней внучка меня не поведет, пока я сам об этом не попрошу.