Задним ходом «восьмерка» мчала быстрее, чем какая-нибудь «копейка» – передним, поэтому спустя две минуты я уже сворачивал на Алтуфьевское шоссе, на тот дорожный лепесток, что вел в сторону области.

Не останавливаясь, я позвонил по мобильнику Катюше Калашниковой. Шел пятый час утра, но она все еще не спала. Я задал ей один вопрос. Она с ходу все поняла и объяснила мне дорогу по-учительски толково. Наш разговор занял не более доллара.

Я удалялся от Москвы по шоссе. Фонари кончились, я шел с дальним светом. Дорога действительно изветвилась, и мне – как десятью часами ранее Валентине Лессинг – приходилось подтормаживать перед поворотами.

Через десять минут я въехал в недостроенный еще, выглядевший полузаброшенным, дачный поселок. Ни одно окно ни в одном доме не горело.

Я оставил машину за пару домов до того, который мне был нужен. Впрочем, «дома» – это слишком сильно сказано. Вокруг возвышались в основном лишь мертвые, недостроенные остовы. Я с удовольствием прошелся пешочком. Снег скрипел. На минуту разошлись облака, показались три-четыре звезды.

Меня сейчас волновал один вопрос: сколь сильно любит герр Лессинг свою супругу?

Если «очень-очень» – как выражается по таким случаям моя Любочка, – то он должен быть у ее койки в Склифе.

Если просто «очень» – он скорее всего ворочается без сна в своей постели.

Если «не очень» – спит сном праведника.

Ну, а если вовсе не любит – кутит с куртизанками где-нибудь на Тверской.

По всему выходило, что для меня сейчас самыми выгодными оказывались два противоположных, крайних варианта – чрезвычайно крепкая любовь между Лессингами или же их полнейшее равнодушие друг к другу.

Искомый особняк Лессингов выглядел безжизненным. Это могло свидетельствовать о горячем чувстве герра Лессинга к жене (и, следственно, его отсутствии внутри дома). Но могло означать и его смертельную усталость от семейной жизни – и, значит, здоровом бюргерском сне.

Подергался в калитку – закрыто. Ткнулся в ворота – тоже.

Обошел забор. Довольно глубокий снег старался набиться мне в ботинки. Джинсы стали мокрыми едва ли не по колено. Моих перемещений, кажется, никто не видел. Я зашел к дому с тыла. Вокруг забора, равно как и на участке Лессингов, стояли вековые сосны. Тихо было – уши выколи.

Я подошел к забору вплотную. Подпрыгнул, ухватился за его верх. Подтянулся. Сел на верхушку ограды. Сирена не взревела, собаки не залаяли.

Огляделся. Дом по-прежнему оставался глухим и темным. Я спрыгнул с забора вниз, на территорию Лессингов.

Не торопясь, словно прогуливаясь, я дошел меж сосен по двору к особняку, заходя к нему с тыла. Он стоял в ночи, угрюмый и настороженный.

Окна первого этажа были забраны решетками. Я пригляделся: сигнализации вроде видно не было.

Небольшие оконца цокольного этажа, расположенные на уровне моего пояса, тоже были обрешечены. Герр Лессинг защитился от российских воров по-немецки основательно. Я пригляделся, что можно сделать. И скоро обнаружил, что германская коса нашла на русский камень: нашенские работяги, исполнявшие проект, сработали, как всегда, халтурно.

Я достал из кармана куртки крестовую отвертку и принялся выкручивать винты, коими решетка полуподвала крепилась к стене. Четыре винта, четыре минуты – и решетку я сдвинул в сторонку. Дом по-прежнему безмолвствовал.

С оконцем, ведущим в цокольный этаж, я вовсе не церемонился – поддел щеколду отверткой. Окно распахнулось. Будем надеяться, ни в доме, ни в гараже действительно нет сигнализации.

Я всунулся в оконце. Плечи проходили свободно. Я включил фонарик.

И попал точно по назначению. Внизу, подо мною, расстилался гараж. На две машины. Одно машиноместо оказалось пустым. По всей вероятности, здесь обыкновенно стоял «Пассат», который я часом ранее осматривал на посту ДПС.

Рядом с сиротливой пустотой помещалась красавица «Поло» – маленькая, чистенькая, упругая.

Я погасил фонарик. Развернулся и протиснулся в окно ногами вперед. Стараясь не шуметь, спрыгнул внутрь на цементный пол. Прислушался.

Дом оставался недвижим.

Я снова вытащил из куртки фонарик, включил его и подошел к немецкой красавице.

Пододеяльника у меня с собой не было, но здесь он и не требовался. Бетонный пол в гараже был сухим и чистым. Я лег на спину и вдвинулся под днище «Поло».

Посветил фонариком.

Передо мною открылась точно та же картина, что часом раньше под днищем лессинговского «Пассата».

Распределительный тормозной шланг, отходящий от компрессора, был надрезан. Надрезан так же, как и у «Пассата», не ровным, но рваным, косоватым образом.

Кто бы ни делал эти надрезы, он был хитрым человеком: у непосвященного наблюдателя могло создаться впечатление, что шланг порвался сам по себе. Хотя для немецкой машины подобная поломка была, в моем понимании, чудом из чудес.

Шланг был весь залит тормозной жидкостью. Какое-то ее количество влажно блестело на бетонном полу.

Я выполз из-под «Поло».

Будем надеяться, что герр Лессинг никуда не соберется ехать на ней – до тех пор, покуда мы с Катюшей завтра утром его не предупредим.

А даже если и соберется – он-то, педантичная немчура, – наверняка обратит внимание, в отличие от сумбурной русачки Валентины, на тревожный сигнал на приборной панели, указывающий на недопустимое падение уровня тормозной жидкости.

Особняк я покинул столь же спокойно, как попал в него, – хотя бы и через забор.

Спустя пару минут я тихонько тронул с места свою «восьмерочку».

Шел уже шестой час утра. За последние сутки я проехал не менее ста двадцати километров. Дважды, перед визитом в «Мэджик трэвел» и к Варваре Филипповне, надевал, а потом снимал галстук. Опросил шестерых свидетелей. Осмотрел два места происшествия… Однако спать мне, на удивление, совершенно не хотелось. Появилась даже предательская мысль: заскочить к Любочке, отблагодарить за информацию – тем паче что она жила совсем неподалеку, у метро «Алтуфьево». Но я остудил себя. Еще довольно-таки терпимое хамство – звонить девушке в полтретьего ночи, но в половине шестого утра вваливаться лично, хотя бы даже с цветами и тортом, – уже, пожалуй, перебор.

Поэтому, двигаясь на второй передаче по заснеженной поселковой дороге, я набрал номер другой женщины – моей клиентки Екатерины Калашниковой. У нее, как я и ожидал, сработал автоответчик.

– Екатерина Сергеевна! – проговорил я прибору. – Это Павел. Я по-прежнему настоятельно прошу вас никуда из дому не выходить, дверей никому не открывать. Завтра, то есть седьмого января, в двенадцать часов тридцать минут, я сам приеду к вам домой. У меня появились к вам вопросы, которые требуют срочного личного разговора. И еще. Пожалуйста, сразу же, как проснетесь, позвоните герру Лессингу. И попросите его заглянуть под днище его машины. Я думаю, он поймет. До свидания, привет вашему супругу.