– Поздно.

– Что?

– Ты до смерти его напугала, Милли. Генри прибежал в бар в одной пижаме, бормоча что-то о крови и количестве швов на бейсбольном мяче. Он был не в себе. Я думал, с тобой случилось что-то ужасное! Я не знал, что найду!

Внезапно комната поплыла у меня перед глазами, и я опустился на унитаз, чтобы не упасть в обморок и не создать новую проблему.

– Правда? – изумилась Амелия. – Я думала, что Генри в постели! Я не слышала его. Я…

– Слушала музыку?! – рявкнул я.

– Да! Это не преступление, Таг. Я в своем собственном доме и не обязана отчитываться перед тобой! В доме всегда темно, когда Генри спит! Я слепая, помнишь? Мне не нужен свет!

Ее нижняя губа задрожала, и я застонал.

– Черт возьми! Амелия, пожалуйста, не плачь, милая. Я испугался, ясно?

«Испугался» – это мягко сказано. Я встал и открыл медицинский шкафчик над раковиной. По кровавым отпечаткам и мазкам на предметах было видно, что Амелия действительно искала бинт. На верхней полке лежало три мотка, и я с облегчением достал их. Затем закрыл шкафчик, мысленно пообещав себе, что отмою его, когда закончу перевязывать Милли.

– Где сейчас Генри? – тихо спросила она.

– С Акселем. Они неплохо ладят, так что я оставил Генри в баре, а сам побежал проверять, что случилось. Ты чертовски напугала меня, Амелия.

Я быстро напечатал сообщение Акселю, чтобы они знали, что с Милли все в порядке и скоро я вернусь за Генри.

– Ты зовешь меня Амелией, потому что зол? Ты мне не мать, Таг. Понимаю, все сложилось не лучшим образом, но я вполне могу уладить ситуацию самостоятельно. Я и раньше резалась и не сомневаюсь, что это не последний раз.

– Тихо, Милли. Я не злюсь. Просто… подойди сюда.

Я притянул ее и поставил перед раковиной, чтобы забинтовать палец. На ее руках и ногах были полосы крови. Я намочил тряпку, при помощи которой Милли пыталась остановить кровь, и выжал ее, пока вода не стала чистой. Затем ласково стер пятна с рук, пытаясь не обращать внимания на то, как кожа Милли покрывалась мурашками, пока я поднимался по ее предплечьям и выше, смывал кровь с левого плеча и мазок с подбородка. Ванная была тесной, обстановка – интимной, и мое раздражение и страхи вдруг исчезли, как кровавые пятна. Я постоянно мочил тряпку, чтобы она оставалась теплой, и когда я наклонился, чтобы стереть кровь с ног Амелии, она взяла меня за плечи для равновесия. Я помыл одну ногу и перешел к следующей, предварительно намочив тряпку горячей водой. Пока я водил ею вверх и вниз по стройной голени, пальцы Амелии сжались на моей футболке, из-за чего в моем животе запылал жар. Так продолжалось, пока каждый сантиметр ее оголенной влажной кожи не порозовел от тепла, а когда все закончилось, я почувствовал сожаление. Увы, я ничего не мог поделать с кровью на ее черной майке или розовых шортах, сочетавшихся с лаком на ногтях. Я коснулся ногтя на пальце ее ноги.

– Как ты это делаешь?

– Что? Крашу их?

– Да.

– Дело практики.

– Значит, ты специально выбрала шорты под цвет ногтей? – я поднял голову, чтобы увидеть ее реакцию.

– Разумеется.

Амелия улыбнулась, но ее голос был не громче шепота, словно она тоже боялась нарушить накаленную обстановку. Я выпрямился, и между нами осталось всего несколько сантиметров пространства.

– Зачем?

Это казалось таким незначительным, таким пустячным, хотя сама задача требовала много времени и сил, а Амелия даже не могла увидеть результат.

– Вся суть в мелочах… разве ты еще этого не понял, здоровяк?

Она произнесла «здоровяк» тем же тоном, каким я произносил «милая».

– Милли, когда погибла твоя мама? – мой голос был даже более ласковым, чем мои прикосновения.

– Мне было восемнадцать. Она болела на протяжении двух лет. Никто не думал, что она протянет так долго, но мама знала, что ей нужно держаться хотя бы до этой поры. Я должна была быть совершеннолетней, чтобы стать официальным опекуном Генри.

– Но кто же заботится о Милли? – прошептал я.

– Я не нуждаюсь в заботе, Таг, – так же тихо ответила она. – Я уже давно пытаюсь тебе это сказать.

– «Нуждаться» и «хотеть» – это разные вещи.

Я сглотнул, пытаясь убедить себя, что не хочу того, чего очень-очень хотел. Когда я не перешел к активным действиям, Милли шагнула ко мне и осторожно обвила руками мою талию. Затем прижалась щекой к моей груди и прислушалась к бешено колотящемуся сердцу. Я не мог этого скрыть. Милли была слепой, но в то же время замечала каждый чертов пустяк. Я так же осторожно обнял ее и опустил свои крупные руки на ее стройную спину.

– Можно тебя о кое-чем спросить, Таг? – Ее голос звучал тоненько и жалобно, будто она обращалась к моему сердцу, которое находилось прямо под ее губами. Его ответного лихорадочного биения должно было быть более чем достаточно. Наверное, поэтому Милли и не стала дожидаться устного ответа. – Ты боишься поцеловать меня?

– С чего бы мне бояться?

Я чертовски боялся.

– Потому что поцеловать слепую – это все равно что обокрасть нищего или солгать священнику, разве ты не знаешь? Все равно что ударить ребенка или утопить котенка. Это непростительный грех.

Я выругался себе под нос, отчасти смеясь из-за ее дерзости, отчасти злясь из-за ее проницательности.

– Или, возможно, ты думаешь, что, дернув за эту ниточку, распутаешь целый клубок. Что это один из тех невинных поступков с пагубными последствиями.

– Дело не в этом, Милли, – соврал я.

– В этом, Таг. И не оскорбляй меня предположениями, что мне нужна своего рода гарантия просто потому, что я слепая. Будь я любой другой девушкой, моя одежда уже валялась бы на полу. Это просто поцелуй, Таг. Не кровная клятва. Поцелуй.

Когда я осторожно оттолкнул Милли, чтобы ее голова поднялась с моей груди, ее лицо скривилось от обиды, а глаза с трепетом закрылись, словно в попытке сохранить то, что уже нельзя было вернуть. Но она неправильно меня поняла. Я пытался освободить место для движений, а не отстраниться от нее. Я провел пальцами по ее лицу, взял его в свои ладони и прильнул к ее губам. Милли схватила меня за запястья и тихо ахнула, прежде чем я поглотил этот звук и страх, который по-прежнему бередил мою душу.

Ее губы были мягкими и сладковатыми. В эти секунды я обращал внимание на каждую мелочь: как мой щетинистый подбородок царапал ее гладкую щеку, как наши губы трепетно прикасались друг к другу, как ее шелковистое дыхание перехватило от нетерпения, как ее локон щекотал мое лицо, когда я стал вести себя чуть напористее. А затем Милли страстно ко мне прижалась, требуя большего, и все детали размылись в пьянящем желании и понимании того, что тебя желают в ответ.

С ухнувшим в пятки желудком я опустил ладони с лица Милли к ее талии, мои руки крепко сжались вокруг ее стройного тела. Я отчаянно пытался не терять контроль и доблестно сохранять эмоциональное безразличие, но мое тело помахало белым флагом. А затем голос разума перебили чувства, и я потерял голову.