− Äiti, – произносит Сусанна, – Ei itke28…

“Валера всё говорил: если на этот раз блокаду прорвать не удастся, город будет сдан. Но я знаю, что из Ленинграда никуда не уеду, потому что ничего, кроме Ленинграда, у меня не осталось. У нас кончаются силы. И никакие огороды не спасут… И ещё говорил: кончится война – женюсь на тебе. А у самого в Карелии жена и двое детей. Ворочалась до утра, скрипела диваном, боялась Сусанку разбудить. Сказала мне недавно: я тебя ненавижу! Так мне и надо… Я знаю, что медсестра из меня хорошая, а вот мать – оторви и выбрось. Утром позвала соседка Женя и кивнула в сторону. Там, на полуразобранной на дрова кровати, лежал её полугодовалый Витька. Не шевелился, словно кукла. Я подошла, потрогала – холодный. Голод уже не такой страшный, а люди умирают. Я тоже умру, – говорит Женя, – Хочу, чтобы мне было так же легко, как ему. Она кивнула на труп младенца… И тогда я надела пальто и поехала на Комендантский аэродром, в Валерину часть. Сначала трамваем до Новой Деревни, оттуда – пешком, просёлочными дорогами. Мне кажется, я давным-давно не ездила так далеко. Ехала, готовая к тому, что меня сразу же арестуют, бросят в тюрьму, расстреляют, потому что я – финка, финка, финка… Лина, тётя Пихла, если я когда-нибудь ещё раз попаду в Ино, я найду в себе силы посмотреть вам в глаза. И Валеру заставлю”.

“Когда я стану ему не нужна, он меня убьёт”, – говорила Катри, – “Пристрелит где-нибудь на пустыре, как собаку…” Но Валера не успел. Его самого застрелили во время очередной ходки за линию фронта. Вскоре после прорыва блокады.

15

В ленте Инстаграма29 преобладают три цвета: красный, зелёный и оранжевый. Чуть реже попадаются белый или чёрный. Например, на георгиевских ленточках, которые повязаны на запястьях, на лямках сумок, на букетах цветов… Артур проводит пальцем по экрану телефона – и появляется зелёный цвет: распускающиеся листья, ярко-зелёная трава – и снова георгиевская ленточка, а затем – чёрное-белая фотография: мужчина в пилотке и военной форме, рядом – женщина, тоже в военной форме, с ремнём, на бляшке которого – огромная пятиконечная звезда. Присмотревшись, Артур узнаёт одного из знакомых. “Помним и гордимся!” – подписана фотография. “Ура!” – пестрит в комментариях. Артур откладывает телефон, садится за синтезатор, надевает наушники и наигрывает мелодию, которую слышит только он. Но клавиши не слушаются, и мелодия получается сбивчивая, но всё равно минорная, разъедающая изнутри.

Он снимает наушники и снова берёт телефон. На странице Даны – тоже красный и зелёный: красный флаг на углу дома на фоне зелёной ветки. “Праздник к нам приходит!” – пишет под фотографией Дана. Дальше – фото с репетиции: она в белом халате медсестры, на плече – сумочка с красным крестом. Сбоку в кадр заглядывает Агния и таращит глаза. “Репетируем в поте лица” – написано внизу. “Сексуальные медсестрички!” – гласит комментарий ниже. И – множество сердечек. Лента движется, словно бесконечная река, в которой проплывают красные флаги, пилотки цвета хаки, стилизованные чёрно-белые фото, словно выхваченные куски далёкого прошлого, которое Артур не может осязать, оттуда доходит лишь отражённый свет. Он снова откладывает телефон и опять берётся за синтезатор. Та же минорная мелодия, те же непослушные клавиши, свет садящегося солнца в окно. Когда-то Артур ходил в музыкальную школу, но ноты не слишком стремились ему подчиняться. Его заставляли обуздывать их пальцами, педалью, до которой было так трудно дотянуться и с которой всё время соскальзывала нога. Ему казалось, будто он ловит целую ораву разбежавшихся человечков и никак не может поймать.

Стук в дверь, громкий, как барабанная дробь. Мама. Стоит на пороге, размахивая руками, словно пытается разговаривать с глухонемым.

− Есть идём, – говорю, – Тебя не дозовёшься.

Она семенит по коридору на кухню – расторопная хозяйка. Семён только что вернулся с работы и требует свою законную долю – готовый ужин на столе. Наверное, и Артур когда-то будет требовать того же от своей жены. Он последний раз смотрит на страницу Даны и открывает фотографию, на которой она – в обнимку с Кириллом: он в костюме блокадного диктора, она – в форме медсестры. “Хорошо смотритесь!” – пишет в комментариях Агния и ставит подмигивающий смайлик.

Артур суёт телефон в карман и бредёт на кухню. Пахнет чем-то тушёным. Мама снимает со сковородки крышку. Там оказывается плов.

− Запах прямо, как от армейского, – говорит Семён, – Ты чего это такой смурной? – он смотрит на Артура чуть исподлобья примирительным взглядом.

− Аппетита нет.

− Почему это нет? Плов – самое оно. Нас таким в армии кормили на праздники.

Артур садится с противоположного конца. Их с отчимом разделяет целая скатерть, целое тело стола: линия укреплений, с тарелками, вилками, ножами и стаканами.

− Я кладу тебе немного, – Таня стучит ложкой по тарелке, переваливая дымящийся плов со сковородки, – Последнее время ты и так мало ешь. Что у тебя случилось? У тебя завтра сложный день.

− У всех нас, – поднимает палец Семён, отправляя в рот первую ложку плова.

− Мама, – Артур кладёт локти на стол, ладони сжимает в кулаки, – Я завтра не выйду ни на какую сцену. С меня хватит!

Таня застывает над сковородкой с тарелкой в руке.

− Мм, – подаёт голос Семён, пережёвывая плов, – Ерунду мне не говори!

− А я вообще тебе ничего не говорю. Я говорю маме.

− Отставить! – Семён со звоном кладёт вилку на тарелку, – Веди себя нормально или выходи из-за стола!

− Выйду. Не очень-то и хотелось…

Он так и не привык называть его “папа”, несмотря на то, что мама этого хотела. “Ребёнку нужен отец”, – говорила она кому-нибудь из взрослых, пока Артур крутился где-то около. “Папа Слава”, – говорил он про себя, чувствуя, будто у него вместо двух рук – одна.

− Сядь, поешь – и сразу нервничать перестанешь, – мама ставит перед Артуром тарелку плова. Бурые куски мяса, белые кругляшки риса, оранжевые крапинки моркови. – Думаешь, мне так хочется этого концерта?

Голос у неё – предельно спокойный, но очень жёсткий. Она всегда так говорит, когда пытается держать себя в руках.

− Не ходи, какие проблемы?

− Какие проблемы?! С работы меня вышвырнут, вот какие проблемы!

− Устроишься через дорогу.

− Сын, пораньше ложись сегодня, отдохни.

− Завтра я не приду.

− Отставить!

− Достал со своим “отставить”! Мы не в казарме!

− Тебе недолго осталось до казармы. Всего-то три года.

− Кто тебе сказал?

− Я тебе